Искатель, 1999 №9 - Олег Суворов

— А это не одно и то же? Ведь это я тебя об этом прошу!

— Это далеко не одно и то же… С какой стати я буду рисковать своим положением и изготавливать фальшивые справки, ради того, чтобы обеспечить алиби какому-то придурку, который неизвестно во что вляпался? Только потому, что ты имела глупость в него влюбиться?

— Он не придурок, а мой муж!

— Одно другого не исключает!

— Ты хочешь со мной поссориться и никогда меня больше не видеть?

— А ты думаешь, видеть тебя вот такой — по-прежнему неприступной да еще разговаривающей самым холодным тоном — доставляет мне безумное блаженство? А ты знаешь, о чем я при этом думаю?

— О чем же?

— О том, сколько раз в день он стягивает с тебя трусики, чтобы заняться сама знаешь чем!

— Какая пошлость! — поморщилась Вера, бросая окурок и вдавливая его в землю носком туфельки. — В общем, ты отказываешься?

— Нет, я согласен, но у меня есть одно условие.

— Какое еще условие?

Филипп поднял глаза и криво усмехнулся, ощущая себя в этот момент самым откровенным подлецом. Но, в конце концов, какого черта! После того, что она с ним сделала, неужели он не может позволить себе легкий шантаж?

— А ты сама не догадываешься?

— Не собираюсь ни о чем догадываться.

— Догадываешься, любовь моя, догадываешься, — покачал головой Филипп, ощущая себя в тот момент герцогом Анджело, пытающимся воспользоваться просьбой Изабеллы, которая пришла к нему просить за жизнь своего брата. — Тем более что все очень просто. Первый раз ты изменила мне со своим мужем, так что ничего страшного не будет в том, если теперь ты изменишь именно ему…

— Это с тобой, что ли? — Вера вскочила на ноги, презрительно глядя на него сверху вниз.

— А почему бы и нет? — Филипп порывисто встал, чтобы избежать этого унизительного положения.

— Какой же ты дурак! — фыркнула она и вдруг быстро пошла прочь.

Он дернулся было, чтобы по привычке побежать за ней, но вовремя спохватился — хватит с него этих проклятых унижений! Пора вести себя как настоящий мужчина… впрочем, разве то, что он только что сделал — это по-мужски? Но ведь если бы он без звука выполнил ее просьбу, она первая бы презирала его да еще посмеялась бы над ним в постели со своим ненаглядным муженьком!

Филипп смотрел вслед уходящей Вере до тех пор, пока вдруг не почувствовал, как глаза подернулись влажной пеленой. Проклятье, неужели это опять слезы? Совсем недавно, в самый разгар своих переживаний, он вдруг размечтался о том, что его научные опыты принесут фантастический результат — он найдет способ исправлять генетические ошибки, возникающие в процессе синтеза белка и, таким образом, обретет если не бессмертие, то возможность надолго продлить свою жизнь. И вот он будет оставаться сорокалетним, в то время как Вера и ее муж перешагнут через этот рубеж и постепенно начнут стареть и угасать… Неужели даже тогда она не пожалеет о том, что в свое время променяла изобретателя эликсира «вечной молодости» на какого-то паршивого радиоинженера?

О чувствах Веры можно только гадать, зато свои чувства он знает наверняка. Да он сам бы предпочел стареть вместе с любимой женщиной, чем оставаться молодым, но одиноким неопределенно долгое и бесконечно несчастное время!

Глава 9. Секс наяву и по телефону

Давно замечено, что на определенный тип людей — сейчас, как правило, это натуры нервные и романтичные — вид смерти действует крайне возбуждающе. Как уверяют историки, на закате Средневековья эта тенденция имела всеобщий характер. Так, на некогда знаменитом парижском кладбище Невинноубиенных младенцев «кости и черепа были грудами навалены в склепах, а также в верхней части галерей, обрамлявших кладбище с трех сторон… Среди непрерывно засыпаемых и вновь раскапываемых могил гуляли и назначали свидания. Подле склепов ютились лавчонки, а в аркадах, украшенных изображениями Плясок смерти, слонялись женщины, не отличавшиеся чересчур строгими нравами…».

Как ни странно, но образы смерти и разложения выражают не столько людской страх перед смертью или потусторонним миром, сколько являются признаками самой страстной и неистовой любви к миру земному и болезненного осознания неизбежной гибели, на которую обречен каждый из нас. И это осознание максимально возбуждает человеческие чувства, придавая им исключительную остроту.

Именно этими соображениями и можно объяснить то обстоятельство, что подавляющее большинство патологоанатомов — это или мрачные, спивающиеся шизофреники, или сладострастные и циничные жизнелюбцы. Причем разница между ними заключена не столько в психологическом типе, сколько в возрасте — первые уже достигли предпенсионной стадии, вторым до нее еще далеко. Поэтому, как несложно догадаться, рано или поздно «вторые станут первыми».

Платону Васильевичу Антонову недавно исполнилось ровно сорок, так что он пока относился ко второму типу. Если исходить из основного фрейдистского мотива, согласно которому поведением человека движут бессознательные комплексы, заложенные в раннем детстве, то гинекологов можно считать сексуально озабоченными, хирургов и стоматологов — потенциальными садистами, а патологоанатомов — врожденными некрофилами. Самое забавное, что Платон полностью соответствовал этому определению, мало того — он весьма гордился как своей нетривиальной профессией, так и уровнем достигнутого в ней профессионализма, а подвыпив, любил похваляться следующим образом: «Фразу великого русского классика, которую так часто любят повторять строители дорог и не слишком умные люди: «В России две беды — дороги и дураки» — сейчас можно несколько сократить. Главная беда России — это непрофессионализм ее граждан, то есть стремление заниматься тем, к чему нет ни таланта, ни умения. Большинство или занимается тем, что им неинтересно, или тем, к чему нет призвания. И лишь немногие самородки-профессионалы еще поддерживают былую славу русской науки и культуры! Короче, главное — это не то, чем человек занимается, а то, насколько профессионально он это делает».

Помимо профессионализма в любимом деле Платону нравилось хвастаться и своим сексуальным талантом. Правда, поскольку он был сутул и некрасив, подобные похвальбы малознакомые собеседники обычно воспринимали с вполне понятным недоверием — а зря! Это лишь писаные красавцы могут позволить себе «постельный эгоизм», снисходительно позволяя женщинам удовлетворять себя и не слишком заботясь об ответной любезности; зато таким уродам, как наш патологоанатом, приходилось дорожить каждой, с огромным трудом завоеванной женщиной и для того прилагать немало умения и терпения, чтобы доставить своей партнерше максимум удовольствия.

И, надо сказать, Платон весьма преуспел в «науке любви», так что среди медсестер близлежащей больницы о нем уже ходили целые легенды. Он знал это — и пыжился от гордости, хотя редко какая медсестра — при этом не самая