Искатель, 2001 №7 - Даниэль Мусеевич Клугер

об этом. Дескать, забыл, кем ты был? И кем стал? Ничего мне от тебя не надо, только благодарность. И так все это обставляет, словно приговаривает к пожизненной благодарности. А это, знаете ли, такое наказание — особенно для самолюбивого человека! — Розовски огорченно покрутил головой. — Уж поверьте мне, как ни дико это звучит, но благодетелей и оскорбителей иные ненавидят примерно с равной силой… Однако что же мы стоим, давайте присядем. — Он указал на пустую скамейку, рядом с которой они стояли.

— Давайте, — согласился шамес, мгновенно остыв. Они сели. Натаниэль вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. Дым медленными струйками вился перед его лицом, поднимаясь вверх и растекаясь в прозрачном воздухе.

Было во всей этой истории несколько странностей, пока что выглядевших второстепенно, но, тем не менее, казавшихся детективу важными.

Предположим, что здесь действовали двое. Один — миниатюрный воришка Пеле, второй — громила-медвежатник. Пеле забрался в биму, потом, дождавшись, когда синагога опустеет, выбрался, открыл дверь сообщнику, ожидавшему во дворе. Тот попытался вскрыть арон-кодеш, не смог. Тут вернулся раввин. И схватился не с Пеле, а с его сообщником, физически сильным…

Натаниэль вспомнил показания двух свидетелей. Человек, вышедший из синагоги, по крайней мере, ростом был не ниже убитого. Иначе они бы не приняли его за рабби Элиэзера. Значит, если версия верна, — они видели настоящего убийцу. И этот убийца был знаком с убитым. Жест. Жест, характерный для Каплана. Таковыми были и Пеле, и, например, Иосиф Дарницки.

Натаниэль осторожно покосился на сидящего в глубокой задумчивости шамеса. Маловероятно, конечно, но разве не он первым оказался возле трупа?

Розовски и сам понимал, что подобное предположение абсурдно — отчасти по тем же причинам, которые заставляли его сомневаться в виновности Цедека. Он вернулся к мысли о соучастии. Что-то в ней есть. Но вопрос: куда, в таком случае, делся Пеле? Ведь второго выхода нет…

Его взгляд упал на здание, глухая стена которого с одной стороны ограничивала двор. Интересно, подумал он, вот такое количество неоштукатуренных, не готовых зданий в Израиле — это почему? По безалаберности? Или по старинному еврейскому обычаю, согласно которому при строительстве дома следовало одну стену оставлять неоштукатуренной — дабы показать Мессии, когда тот явится, что на зов его трубный бросил все дела, включая устройство собственного жилья, временного, как все в этом мире.

— Как много у нас в стране, оказывается, людей, ждущих прихода Мессии… — пробормотал он вслух.

— Что? — не расслышал шамес.

— Нет, ничего. А что в этом доме?

— Спортзал, — ответил Дарницки. — Клуб какой-то. Зал тренажеров. Я знаю?

— В тот вечер там никого не было?

— В тот вечер? — Шамес задумался. — Может быть, Игаль был, с друзьями. Он занимается какой-то там борьбой, я в них не понимаю. Хотя нет, когда я запирал синагогу, там уже никого не было, свет не горел…

— Игаль? — Натаниэль вспомнил небритого парня, спорившего с шамесом. — Ах да, этот парень… Чего он от вас добивался? Когда я подошел? Вы спорили о чем-то.

— Спорили? Вовсе нет, — махнул рукой шамес. — Что-то ему обещал передать рабби Элиэзер, благословенна будь его память. Не знаю, что. Какую-то вещь. Так он всю неделю сюда ходит, спрашивает, не нашел ли я чего-нибудь, предназначенного для него. Какой-то пакет, и чтобы на нем было написано его имя — Игаль Хаскин.

— А в пакете что должно было быть? — спросил Натаниэль на всякий случай.

— Говорит: «Сам не знаю». Говорит, рабби Элиэзер вроде бы собирался ему что-то передать. И как раз накануне.

— Интересно… — пробормотал Розовски, закуривая новую сигарету. — А с ним кто был сегодня? Ждал у машины, на улице. Брат? Мне показалось, они похожи.

— Нет, не брат. Дядя. Младший брат матери. Похожи, потому что Игаль — копия мать. Не отец, слава Богу.

— А почему — слава Богу? — спросил Натаниэль. Машинально спросил, не потому, что его так уж интересовали родственники — Игаль и его дядя. Просто он не любил недоговоренности. А такая недоговоренность в голосе Дарницки прозвучала.

— Отец был нестоящим человеком, — коротко ответил шамес. — Не спрашивайте меня подробностей, его уже нет на свете. Умер полгода назад. Жил не по-людски и умер по-собачьи.

— Это как — по-собачьи?

— А так. Под машину попал. По пьяному делу. Да он трезвым и не ходил никогда. — Шамес покачал головой. — Человек может выпить, кто против? Иногда даже должен выпить. Но пить и напиваться — две большие разницы. Знали бы вы, как часто Юдит с Игалем приходилось вытаскивать его из забегаловок! Не в обиду покойному будь сказано, тогда и парню перепадало, и жене! Он таким буйным становился!

— Они тоже посещают вашу синагогу? — спросил Розовски. — Юдит и Игаль?

— Иногда, — коротко ответил Дарницки. — После одной истории… — Он замолчал. Розовски внимательно посмотрел на потемневшее лицо шамеса.

— После какой истории? — спросил сыщик.

Шамес отвернулся.

— Знаете, что я вам скажу? — произнес он после долгой паузы, отводя глаза в сторону. — Полиция никого не найдет. Поверьте мне.

Мнение Натаниэля о способностях полиции было немногим лучше, но он счел своим долгом заступиться за бывших коллег.

Дарницки слабо махнул рукой.

— Я же не спорю, — сказал он. — Насчет воров, грабителей. Я не спорю. Это они могут. Но тут — особый случай.

Розовски насторожился.

— Что же особого в этом случае? — поинтересовался он.

Дарницки наконец повернулся к собеседнику, и Розовски обнаружил, что взгляд у шамеса вполне безумен. На всякий случай детектив немного отодвинулся. Дарницки не заметил его движения. Он вообще ничего не замечал.

— Я знаю, кто убил рабби Элиэзера… — еле слышно прошептал он. — Поэтому и говорю…

— И кто же, по-вашему, его убил? — спросил Натаниэль.

Шамес настороженно огляделся по сторонам, поманил детектива пальцем. Розовски наклонился к нему. Дарницки цепко ухватил Натаниэля за ворот куртки, притянул его ближе и шепнул на ухо:

— Диббук. Рабби Элиэзера убил диббук.

* * *

Сарра Розовски позвонила через неделю вечером, в десять часов. За это время квартира, как обычно, превратилась в нечто среднее между проходным двором и городской улицей во время забастовки муниципальных работников (иными словами, мусорщиков). Услышав голос матери, Натаниэль тут же вспомнил, что все вечера отключал телефон, каждый раз рассчитывая вновь включать «через полчасика» и каждый раз забывая это сделать. Сам же позвонить в Москву он не мог никак, потому что на второй день отсутствия госпожи Розовски напрочь пропала телефонная книжка ее сына.

— Где ты пропадаешь? — встревоженно спросила Сарра Розовски. — Я тебе каждый вечер названиваю, никто не отвечает.

Исполненный раскаяния, Натаниэль начал нести какую-то чепуху насчет плохой связи с