Семеро с Голгофы - Энтони Бучер
Мартин все никак не мог подобрать нужных слов – нечастая, следует признать, для него ситуация. Он доел коричный бублик, глотнул чаю, который оказался гораздо горячее, чем думалось, достал сигареты и протянул пачку Моне.
– Ты очень добрая, – сказал он.
– Спасибо. То есть спасибо за сигареты, а не за комплимент. Я не добрая, я благоразумная. Ты мне нравишься, и я говорю это прямо, чтобы ты не беспокоился… Спасибо, – повторила Мона, прикуривая от поднесенной им спички. – Признаю, я была немного… раздражена. Возможно, если бы мы увиделись в воскресенье утром, я бы говорила с тобой не так, как сейчас. Поэтому и избегала встречи. Я себя знаю, я тоже могу быть дурой, да еще какой. Но сейчас все прошло.
Мартин молча пил чай. Он был до глубины души благодарен Моне за то, что она избавила его от необходимости разыгрывать покаянную сцену, но так и не находил слов, чтобы эту благодарность выразить.
– К тому же, – с легкой улыбкой продолжала Мона, – я не забыла сцены на балконе. – Нет, нет, – поспешно добавила она, увидев, как встрепенулся Мартин, – ты неправильно меня понял. Я хочу сказать… ты в тот раз остановился, когда я тебя остановила. Не всегда так бывает. Месяца два назад… это было очень неприятно, Мартин, один молодой человек остановиться не захотел… – Ее голос понизился чуть не до шепота. – Что-то разговорилась я. Это длинная история, Мартин, длинная и малоприятная. И ты ее не услышишь, пока не познакомишься со мною поближе.
– В таком случае я точно услышу ее, – заявил Мартин с решимостью, удивившей его самого.
Чай не помешал Мартину весьма сытно поужинать. Он знал, какой ему предстоит напряженный вечер, и решил подкрепиться как можно основательнее. Ужин несколько затянулся, Мартин опаздывал, но когда он торопливо пересекал Большой Зал, его перехватил Алекс.
– Эй, что за спешка?
– Сейчас уже почти без четверти, а к семи я должен быть загримирован и одет. Из этого, разумеется, не следует, будто мы начнем вовремя. Привет, Син, – несколько небрежно бросил он.
– Удачи, Мартин, – откликнулась Синтия. – Ужасно жалко, что я не смогу быть на спектакле. На конец недели масса деловых свиданий назначена.
– У меня тоже, – подхватил Алекс. – Правда, это не столько деловые свидания, сколько публичная демонстрация всяких склянок и реторт. Так что мы тут подумали… может, ты поможешь нам попасть на генеральную?
– Почему бы и нет? Правда, Дрексель может поднять шум и выбросить вас из зала, но может и обрадоваться возможности проверить спектакль хоть на какой-то публике. Ничего не могу гарантировать. Между прочим, я пригласил на генеральную Мону, она тоже не попадает на спектакль.
– И тебе жалко, что твоя креолочка не станет свидетелем твоего триумфа, – злорадно улыбнулась Синтия.
– Да, – просто ответил Мартин. Это лучше, чем упражняться в остроумии. – Можете пристроиться где-нибудь в глубине аудитории. Скорее всего, мы начнем между половиной восьмого и восемью. – Кивнув на прощанье, он зашагал в аудиторию.
Мартин задумчиво потрогал бородку. Отражение в зеркале подтвердило, что все на месте, и все равно не покидало ощущение невероятной искусственности. Мартин взял ножницы, немного подровнял бороду с одной стороны и снова посмотрел в зеркало. В этот момент в небольшую классную комнату, отведенную временно для театральных нужд, вошел Пол Леннокс.
– Ну как, теперь лучше? – поднял голову Мартин.
– Трудно сказать. – Пол опустился в кресло с одной ручкой и извлек трубку откуда-то из глубин своего камзола шестнадцатого века. – Знаешь, Мартин, – продолжал он, набивая и раскуривая трубку, – по-моему, у меня страх сцены. Приходилось выступать в самых разных аудиториях, обращаться к просвещенной публике и хоть бы что, а сейчас… Я прекрасно понимаю, что пьеса – это просто игра, никакого сколько-нибудь серьезного значения не имеет…
– Ну, спасибо, – перебил его Мартин.
– Я хочу сказать, не имеет значения в том смысле, что никак не может повлиять на мою карьеру или что там еще, а ощущение такое, что сегодня у меня самое важное событие в жизни.
– Страх сцены – это хороший признак, – сказал Мартин. – Только самые последние неумехи его не испытывают. – Бросив прощальный грустный взгляд на зеркало, Мартин закурил сигарету. – Но если тебя уже сегодня трясет, то что будет завтра, на публике?
– Сегодня тоже кое-какой народ соберется. Люди потихоньку просачиваются в зал, где-то в глубине устраиваются. Дрексель взвился было, но потом вдруг решил, что посмотреть на реакцию зрителей будет даже полезно. По-моему, он с каким-то особым нажимом заявил это.
Минуту-другую они курили в молчании.
– Между прочим, – заметил Мартин, – ты вчера здорово сыграл сцену смерти. Так держать.
– Спасибо, – спокойно улыбнулся Пол. – Ты и сам не представляешь, насколько чудно ты сейчас выглядишь, Мартин. Сигарета и сама по себе не особенно идет к твоему костюму и твоей бороде, а когда кончик ее еще и губной помадой вымазан…
Мартин сосредоточенно разглядывал грим, когда в дверь просунулась чья-то голова и со словами «По местам!» быстро скрылась. Пол медленно поднялся и вытряхнул пепел из трубки. Нельзя сказать, чтобы руки у него совсем не дрожали.
– Ну что ж, Пол, удачи! Мой черед дрожать придет в конце первой сцены. А ты заставишь всех замереть, как только поднимется занавес.
С некоторым сомнением Пол кивнул и вышел из гримерки. Мартин докурил сигарету и вновь принялся разглядывать бороду. В дверь осторожно постучали.
– Войдите, – откликнулся он.
На пороге стояла Мона.
– Не надо было мне, наверное, приходить за кулисы, – неловко проговорила она. – Но очень уж захотелось пожелать тебе удачи. Спектакль начался. Декорации чудесные. Пол немного нервничает… – Она осеклась.
– Спасибо, Мона. – Мартин сжал ей ладонь.
– ŶBuena suеrte, amigo![50] – воскликнула она, пылко поцеловала Мартина и поспешила в аудиторию. На сей раз девушка уносила с собой предательские следы помады, а не молодой человек.
Оставшееся до выхода на сцену время Мартин, забыв про бороду, роль, всю пьесу, а также про свой статус ангела-хранителя, думал только о Моне, и продолжалось это до тех пор, пока в проеме двери не появилась та же самая голова со словами: «На выход, начало второй цены».
Мартин все еще пребывал в состоянии некоторой отрешенности даже с
