Кто вынес приговор - Алексей Фёдорович Грачев
"Жох", - догадался он сразу.
- А тут вдруг милиция с обходом. В очках один от вас. Не похож на милиционера. Такой обходительный.
"Саша Карасев. Конечно, Саша".
- Ну, и привели в уголовный розыск... Протокол написал этот, в очках. По-доброму говорил со мной. Советовал учиться.
"Саша Карасев, - подумал он. - Некому, кроме него, такие вещи говорить".
- День в казематке просидела, а потом отправили меня поездом в колонию. Не одну меня, были еще мальчишки и девчонки. На берегу озера она, рядом с монастырем. Тоже не сладко было. Как-то воспитательница говорит: "Поди-ка в сторожку, Поля. Надо там прибрать, занавесочки повесить. Для сторожа". Ну, пошла я. Тут и монах какой-то появился. Перепугалась я да прочь. Ну, а воспитательница потом поедом стала меня есть. На самую грязную работу ставила. Как-то поехала я с возчиком воду черпать для огорода, он зазевался, а я в город, на поезд и сюда вот. Искать стала подругу ту, но не нашла. Нанялась в няньки к судье. Хороший был человек. И жена добрая. А ребенок - горластый страшно. Ну, прямо грач на дереве. День и ночь горланил, глотошный какой-то. И что мне втемяшилось в голову, сама не знаю, - только про карасин стала думать. Вот налью я в тебя карасину, и перестанешь кричать тогда. А бидон у дверей стоял. Раз это лезет в голову и еще раз - напугалась и ушла из дома. На биржу труда стала ходить. А там вот как-то один начальник заметил меня да послал в домработницы к булочнику. Дескать, понравишься - возьмет тебя в работницы...
- Понравилась, значит?
Поля кивнула головой с какой-то гордостью:
- Значит, понравилась. Нравится мне здесь. Тепло, кормят. Хозяин обещал меня фицианткой сделать. Вот, говорит, открою еще приделок под кондитерскую, так и будешь подавать чай на подносе... В белом передничке накрахмаленном станешь разгуливать... Будто пава... Так и говорит, будто пава...
- Боишься ты его, пава, - вставил насмешливо Костя. - Как же, фициантка... - передразнил он ее. - Вот и помалкиваешь.
- Это с чего же боюсь я, - так и вскинулась девушка. - Он дядька не страшный.
- Не страшный, а велел помалкивать, что видела. Ты и молчишь. Сказал он тебе, что не твое это дело, Аполлинария. Затаскают по судам... Так ведь было?
Она нагнулась к корзине, поволокла ее было к порогу. Он перехватил ее руку, близко глядя в черные неласковые, пугливые опять глаза, тихо и внушительно проговорил:
- Кланяться тебе ему не надо, Поля. Недолго им, нэпманам, осталось. Разгоним их. И бояться ему надо тебя. Потому что мы пролетариат, а наша власть пролетарская. Поняла? Значит, хозяин страны ты, а не Синягин.
- Я - хозяин, - откинулась она вдруг, захохотала задорно, махнула рукой в него с недоверием и замолчала.
- Видела я, как лежал тот дядька на снегу, - призналась нерешительно, все еще в душе колеблясь, наверное, признаваться или нет. - И еще видела одного. Он такой тонкий, лицо воротником прикрыто, шапка на голове.
- А лица не запомнила?
- Нет, не приметила...
- Ты вот что, Поля, - может, увидишь его снова, скажи нам. Ну ко мне, значит, приходи. Где уголовный розыск, ты знаешь. А помогать милиции - это помогать нашей Советской Республике. Ты понимаешь это?
Она все так же нерешительно кивнула головой, а он торопливо добавил:
- Да и я рад буду тебя видеть...
Что заставило сказать вот эти слова? Как будто кто за него проговорил их. Даже опустил голову, чтобы она не видела смущения на лице. А она изумилась, чуть не шепотом спросила:
- Так уж и рад?
- Конечно... Давай я тебе помогу поставить корзину.
Он вытащил корзину на улицу, поставил на сани и пошел следом за ней, глядя, как остаются на снегу глубокие, поблескивающие сливочным маслом следы от железных полозьев. Возле ворот стоял грузчик, перетаскавший, как видно, все добро в пекарню, курил цигарку и пристально следил за их приближением.
- Это кого же ты подцепила, девка? - закричал пьяным голосом. - Что это за детина?
Она промолчала, а он с грустью подумал: жить в таком вот вертепе, возле этого дома, за которым недобрая слава. Оглядел ее - невысокая, в худеньком пальтеце, ботинки мужские, чулочки пробитые кой-где - нет времени, видно, даже заштопать, а ноги, поди-ка, леденеют там, на льду. И еще подумал: свернуть бы сейчас не к Волге - вот в этот переулок. Там несколько улиц, площадь, берег реки. И дом, где он живет, где в комнате хозяйничает вчера приехавшая на рождество в город мать.
"Это Поля".
"Кто это такая Поля?"
"Сирота она. А еще - свидетель по делу об убийстве конторщика. Одеть бы ее потеплее, чтобы не мерзла там, на льду Волги..."
- На работу бы тебе, на фабрику, - забрав у нее веревку, сказал он. Она, покорно выпустив руки, сунула их в карманы, пройдя несколько шагов, сказала грустно:
- Кто меня возьмет... Не сумею я с машинами-то...
Сколько повидал он таких девчонок, по сиротству попадавших в город. Что ждет ее впереди, в этом дворе, где пьяный грузчик, где дом, населенный социально опасным элементом?
- Ты, смотри, держись, Поля, - попросил со строгостью отеческой, удивляя самого себя. - Покрепче стой на ногах. А на фабрику устрою я тебя. На табачную, говорят, скоро будут набирать вторую смену рабочих. Вот и замолвлю о тебе словечко. Есть там у меня знакомый, в уездной милиции служил раньше. Поможет непременно. В комсомол вступишь, заживешь по-пролетарски, по-хорошему.
- Ладно, - ответила она, и в голосе ее он уловил искреннюю радость, и сам обрадовался, подмигнул ей, бойко хрустящей рядом по снегу башмаками.
- Ну, а теперь пойду я по своим делам...
Она перехватила веревку санок, потянула их к спуску. Шла, не оглядываясь, осторожно переступая сугробы и льдины, к Волге, где на берегу, у ледяных закраек, кланялись с богомольной истовостью студеной воде черные фигуры горожанок.
19
Как
