Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - Андрей Станиславович Добров

— Асфальт, — заметил я, — спасибо хозяину заведения, господину Пороховщикову. Решил сделать такое же покрытие, как на Никольской.

Станиславский скосил на меня свои большие, чуть навыкате глаза:

— Вы, Владимир Алексеевич, меня за провинциала считаете? Так все подробно рассказываете, как будто я в «Славянском базаре» не бывал.

— Да, простите… Все думаю, не стоит ли написать путеводитель по Москве. Хотя, думаю, не стоит. Я пишу для читателей, а не для туристов.

Скоро пролетка остановилась перед трехэтажным домом с колоннами и огромным аттиком. Летом он смотрелся величественно, а сейчас, под серыми облаками, нависал как какая-то ведомственная огромная печать. Пройдя через крыльцо с двумя фонарями по бокам, мы скинули пальто гардеробщику, а потом вошли в гигантский трехэтажный зал. Я с тоской поглядел вокруг. Конечно, если бы я писал путеводитель, то обязательно рассказал бы в нем и про чугунные колонны внутри. И про помост посредине. И про окна второго этажа с бюстами русских писателей. И меня, кстати, среди этих бюстов не было! И, конечно, про бассейн с фонтанчиком. А главное про официантов во фраках. Уверен, что большинство из них, как и половые в трактирах, были из Ярославской губернии. Все-таки это дело династий. Но и выучили официантов хорошо, ни тебе угодливых улыбок, ни припрятанных чаевых. Настоящий первый русский ресторан. И не только для клиентов гостиницы. Сюда приезжали пообедать лучшие представители нашей интеллигенции. Здесь в зале «Русская беседа» выступали первые музыканты и лекторы. И в том же зале висела знаменитая картина Репина «Славянские композиторы».

Станиславский прошел мимо темно-малиновых диванов и отвел меня к небольшому столику:

— Вот именно здесь мы с Немировичем договорились о создании МХТ, — задумчиво сказал Константин Сергеевич. — Причем спорили часов восемь. Отбирали актеров, говорили про режиссуру… Кто бы знал, что все наши благие намерения тогда были просто попыткой двух взрослых мужчин творчески ужиться. А это невозможно. Мы разные, понимаете? У нас разный темперамент и разные взгляды на самые простые вещи.

Я сел за стол.

— Расходитесь? Всё, конец театру?

— Нет. Но что делать дальше я не знаю. Наверное, будем работать раздельно. Владеть, так сказать одной труппой, но спектакли будем ставить разные, каждый по-своему.

Он подозвал уже стоявшего недалеко официанта и заказал простой обед на двоих. Ну простой — это для него. Я обычно за такой стол садился на праздники.

— Вы как раз сидите на том стуле, где был Немирович-Данченко, — пояснил режиссер. — Но про новый театр мы говорить не будем, у нас есть более насущные вопросы.

— Да, — сказал я, — эти вопросы ждут объяснения. Знаете, в иностранных детективах сейчас модно, чтобы главный герой долго отмалчивался. Потом он собирает всю группу подозреваемых и объявляет наконец им свое решение. Но мы, во-первых, в России. А во-вторых, и сами являемся главными героями нашего детектива. И нам надо понять, что и почему происходит. Так что давайте начнем говорить подробно о наших делах. Кто начнет? Вы или я?

Станиславский пожал плечами:

— Согласен с вами. Но подождем еще несколько минут, пока принесут обед. Чтобы потом не прерываться.

— Хорошо.

Я достал табакерку, нюхнул своего табаку и осмотрелся. В обеденное время народу здесь было немного. Две или три компании сидели за столиками.

— Я специально попросил обед самый простой, именно, чтобы подали побыстрее, — сказал режиссер.

— Да, я вижу, уже несут.

Четыре официанта принесли нам блюда, расставили их с потрясающей аккуратностью, будто исполняли сложный акробатический номер, и скрылись. Станиславский положил салфетку на колени и расправил ее.

— Давайте вы, Владимир Алексеевич, — сказал он, — Начинайте.

— Хорошо. — Я немного похлебал нежнейшую уху с деликатными рыбными кусками, осетр и белорыбица были щедро поданы шеф-поваром Ивановым, а потом стал излагать свое мнение. — Первое — это фальшивая книга. Кто ее напечатал и зачем? Судя по разговору с Головиным, она была напечатана именно его подразделением, чтобы мы ввязались в дело. И чтобы это выглядело естественным для всех. Нас просто ввели в игру.

Станиславский кивнул.

— Но тогда, — заметил он, — убийца фабричного лекаря… — режиссер остановился и вопросительно посмотрел на меня.

— Возможно, тоже человек из контрразведки. Покойный Евсюков говорил сторожу в театре о своей прошлой работе с жестокими людьми. И, наверное, узнал в том, кто приезжал в Тверь, своего нанимателя. Это — тот самый пожилой ботаник. Который вернулся в Тверь и убил Евсюкова.

— Конечно, — согласился Станиславский, — И вина в этой смерти лежит на нас.

— Почему?

— Потому что мы поехали в Тверь. Ваш Головин послал ботаника убрать всех свидетелей. Именно поэтому этот… как его?

— Шахтинский.

— Да, Шахтинский! Сначала нашел нас в поезде, то есть убедился, что мы действительно уже едем. А потом сошел на станции и сразу же помчался на завод. И зарезал Евсюкова. А потом скрылся. А вот если бы мы не поехали в Тверь, то и Евсюков бы остался жив. Кто бы поверил болтовне пьяницы?

Я покривился:

— Но, может, это не так.

— Как там говорил Головин? — Станиславский сощурился. — «Мы отсматриваем все детали»? Получается, что именно мы виновны в смерти Евсюкова? Или проще сказать, что мы пока что лишь пешки. Нас просто двигают туда-сюда.

— Ладно… — На душе у меня стало совсем нехорошо. — Тогда второй вопрос. Если в Питере в контрразведке есть предатель… может ли такой быть и в Москве? Исключать это нельзя. А значит, что мы не только должны отыскать пропавшую… ладно, назовем ее так — пропавшую брошь. Но при этом нам следует вести себя осторожно. Вот вы, Константин Сергеевич, время от времени говорите фразу «не верю». А вы сможете точно также узнать предателя? Что-то неестественное в поведении? Какая-то мелочь?

Станиславский глубоко вздохнул.

— Вот! Думаю, именно поэтому и напечатали ту книгу. Чтобы связать вас со мной в некий дуэт. Я согласен с вами, что издательство фальшивой книги — дело рук контрразведки. И еще. Скорее всего, у меня в труппе сидит человек, который все докладывает. И про «не верю» тоже. Я не знаю, смогу ли я обличить шпиона. Я никогда этим не занимался. Однако привлечение меня в качестве «консультанта» говорит, что сама контрразведка бессильна найти его. Понимаете?

— А как вы его найдете? — спросил я, отламывая кусок нежнейшей белой булки, присыпанной крупной солью.

— Я должен его почувствовать. Чувства… знаете? Актер должен почувствовать своего персонажа. Я так учу своих артистов. Понять его прошлое, его жизнь, его ощущения. А режиссер должен прочувствовать целый коллектив. Вы думаете, в разведке этому учат? — Станиславский поиграл серебряной ложкой, а потом холодно добавил: — Думаю, что нет.

— Хорошо. Но почему