Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

Эйхе надел фуражку и пообещал:

— Закончат — сами уйдут.

Он вышел, причем ни картошку свою раннюю, ни олифу не забрал. Было слышно, что он что-то втолковывает ребятам на крыше и они начинают куда активнее стучать и грохотать. Вроде бы стихли его шаги, но вскоре тонкий слух Натальи уловил в отдалении сухой, размеренный стук. Воровато приоткрыв дверь, она увидела причину шума и рассмеялась. Удаляясь, собирая осколки сердца, грустный хуторянин набрел на остатки дров да топор, и немедля сработал рефлекс — принялся колоть дрова.

Снова материализовался с тылу Андрей, обхватил одной рукой тоненькую талию, ладонь второй — прохладную, приятную — положил ей на лоб.

— Ох, хорошо. — Наталья, прикрыв глаза, изогнулась, запустила пальцы в его волосы, вытряхивая какую-то пыль, недовольно спросила: — Что за дрянь у тебя? Крыша свалилась?

Он утешил:

— Свалилась очередная удача.

— Какого рода?

Князь поцеловал в висок:

— Не забивай мою любимую головку. Вот этот, с топором, и есть Эйхе?

— Собственно, да. Одобряете?

— Балагур, весельчак и умница, — отшутился Князь и хотел добавить какую-то гадость, но с крыши снова начали вопить, по-другому, кого-то приветствуя, и кто-то им отвечал девчоночьим голоском.

Новый визитер пожаловал, причем знакомый непрошенным ремонтникам, раз они с ним перекликивались.

Наталья захлопнула дверь. Князь, проворчав: «Проходной двор!» — скрылся в своем убежище. Введенская услышала молодецкий посвист с крыши, и балагур Яшка закричал:

— Ну что, стоит сортир?

Оля Гладкова отвечала сдержанно-прохладно:

— На удивление.

Пельмень проворчал:

— Никакого нет удивления. Делали на совесть, хотя бы за это сказали спасибо.

— Ничего, в другом месте наверстаешь.

— Привет рабам своим передавай.

— От кого, от рвачей?

Введенская решила: «Так, пора вмешаться» — и, не дожидаясь стука, отворила дверь.

На пороге красовалась Ольга, раскрасневшаяся, глаза на лбу, злая и огорченная до ужаса.

— Заходи, Оленька, как раз чай готов.

Гладкова искренне призналась:

— Наталья Лукинична, не до чаев мне. Тут такое у нас.

— Соня?

— Да.

Ольга честно, ничего не приукрашивая, рассказала все по порядку, не умолчав и о том, что сама и дала старт этой истории. Введенской было искренне ее жалко.

«Но в данном случае — извини, Гладкова, — своя рубашка была ближе к телу», — подумала Наталья и изобразила куриное волнение с кудахтаньем:

— Оля, Оля! Да с чего вы взяли, что это Сонины проделки?

— Наталья Лукинична, ну не дура же я. Кому еще было выгодно доводить до ручки эту Шелпакову толстую?

— В целом согласна, но ведь Сонечка…

Ольга, уже не сдерживаясь, хрустнула пальцами:

— Умоляю, заберите ее хотя бы на неделю. Пусть все остынет, успокоится. Ведь деревянный же корпус! И туалет над ямой…

Честно — было стыдно. Честно — очень хотелось сказать: «Конечно, Оля, ты совершенно права, глупая была идея». И конечно, хотелось немедленно пойти и забрать дочь.

Всех-всех было жалко — и Ольгу, и тех, кто уже обидел и попытается обидеть Сонечку. Но дочери тут не место. И чтобы как-то объясниться, Наталья виновато сообщила:

— Ремонт вот у нас.

— Слышу, — подтвердила Гладкова, мрачнее тучи, — крышу перекрывают?

— Латают.

«Прости, Оленька, но моя нужда больше твоей».

Наталья, вздохнув, совершила очередную подлость:

— Прости. Никак не возможно сейчас забрать Сонечку. Ремонт и… посмотри сама, — она повела рукой, точно предлагая оценить стопки бумаг и рабочий беспорядок в целом, — ведь ни минуты свободной. Просто не успею к сроку, а не успею я — и тогда обрушится весь план, я подведу коллектив и твою маму…

Введенская проникновенно говорила самые правильные вещи, так, как умела только она. Она помнила, что ее речитатива ни один нормальный человек не выдержит более пяти минут — хоть с секундомером проверяй.

Так и получилось. Гладкова, бедная, потерла лоб, провела по глазам, как бы снимая липкую паутину, мутно как-то, вяло произнесла:

— Я понимаю, понимаю. Конечно, вы правы, а я зря паникую…

Наталья, внутренне краснея от жгучего стыда, ободрила:

— Вы же педагог первостатейный, Песталоцци знаете как свои пять пальцев. Вы вместе с Николаем справитесь… с Николаем, понимаете?

— Да-да… Извините.

Наталья проводила девушку до двери, заботливо поддерживая под локоток — ишь как ее расстроило, даже пошатывается. Вернулась к столу, подумала: «Ну граждане! Берутся образовывать детвору и безобразно расквашиваются» — и сердито проговорила:

— Черт знает что такое.

И снова Князь, вылезши из норы, поддакнул:

— Не то слово. — А сам все приглядывался к бумагам на столе.

— Что? — Наталья поспешила убрать готовые, выправленные эскизы, в которые уже были внесены все изменения.

Князь, положив руки на плечи женщины, принялся разминать их, лаская. И это было ужас как приятно, но притом опасно — шея-то совсем рядом, а пальцы у него ох какие сильные, совершенно некняжеские. И они все грубее и крепче сжимались. Совладав с собой, он полушутливо шепнул на ухо:

— А вот отправит бог твою лживую душонку в ад?

Наталья чуть приподняла ресницы, блеснув влажными глазами, полоснула, как ножом по сердцу:

— Не завидуй. Твою и в ад не примут.

Глава 19

Ноги Ольги не шли обратно в лагерь. И жирные, отборные кошки скребли на сердце! «Снова переоценила свои воробьиные возможности. Надо было сразу ставить условие — никаких ночевок! И были чтобы только проверенные ребята из фабричного общежития, пусть хоть сто раз хулиганье, но предсказуемые и притершиеся друг к другу. А не эта… заноза!» И нельзя бросить это все! Это только анчутки-пельмени могут, а не правильные Оли.

Но Соня эта! Умная, начитанная, развитая — и злая, злая! И притом разговор какой — вежливый, но точно с челядью, и умудряется, мизер такой, смотреть сверху вниз. Ну пусть бы просто вела себя так — можно свести к шутке. Плохо то, что остальные ребята присматриваются, удивляются: что, и так можно со взрослыми? Вот сейчас они переймут этот «опыт» — и все, катастрофа.

Пусть уж лучше пакостит Сонька — это по-детски, так можно. Главное, чтобы остальных не заражала своей анархией. «А если и то и это? Если и пакостить продолжит, и банду сколотит, восхищенных последователей? Если все ребята поймут, что и так можно — плевать на правила, обводить взрослых вокруг пальца? Ведь это так весело!»

Голова пошла кругом, Оля ухватилась за первую попавшуюся березку — этот глупый жест насмешил ее и потому успокоил.

«Погоди, Гладкова. Как это Наталья сказала: Песталоцци? В самом деле, Песталоцци… человека образуют обстоятельства — ну если поместить ее в нормальные обстоятельства, когда нос утереть будет некогда, ни минуты свободной — вот и решение! Совершенно невозможно устраивать диверсии