При попытке выйти замуж - Анна Жановна Малышева
— Сколько же вы их осматривали? — спросил Василий.
— Да быстро, товарищ милиционер, раз-раз и все. Он же вернуться должен был.
— Почему же он дверь не закрыл, когда в шиномонтаж ушел? — раздумчиво спросил сам себя Гоша.
— О! Товарищ присутствующий прав! — Гавриков называл Василия «товарищем милиционером», а Гошу — «товарищем присутствующим» потому, вероятно, что Василий из-за утренней официальной встречи с начальством был в форме, а Гоша — в цивильном. — Прав, прав! Бандиты — они такие. Сами машины крадут, а за свои не боятся. Даже не закрывают.
— Сигнализацию, значит, он не включил, — задумчиво протянул Василий.
— Молчала она, — кивнул пенсионер. — Не включил, значит. Ни сирены, ни музыки. У меня было, помню, тоже дернул дверь одной машины, у нас, на Рублевке, а она человеческим голосом, противно так, как заорет: «Сеня, меня угоняют, Сеня!» Такую сигнализацию придумали. Стыд, да и только.
— Спасибо, Николай Андреевич, помогли вы нам основательно, — Василий пожал пенсионеру руку.
— Нет, товарищ милиционер, не все я сказал. Ваши, значит, из нашего отделения милиции почему смеялись надо мной? Я номер его машины записал и им принес. А они: «Не морочь, старик, голову, нет такого джипа, под этим номером «Москвич», тоже пенсионеру принадлежит». Но я-то все записал, как было. Вот бумага.
Василий с Гошей переглянулись.
— Тот же? — спросил Гоша.
— Еще как! — кивнул Василий.
Имелось в виду, что номер джипа, трудолюбиво записанный Гавриковым, совпадал с номером, который запомнил архитектор, друг пропавших Тропиных, и с номером машины, на которой увезли Колю Бабкина: «у 125 уе».
Глава 28
ЛЯЛЬКА
Их роман с Ильиным длился два года. По Лялькиным меркам — более чем достаточно. Хотелось уже определенности и официальности. Вениамин же не торопился оформлять их нежные отношения, и Ляльку это нервировало. Он, судя по всему, догадывался о причине ее переживаний, но правильных выводов делать не хотел, наоборот, посмеивался и подтрунивал над ней.
Однажды Лялька, доведенная сама собой до бешенства, наговорила ему кучу гадостей, обвинила в бездушии, эгоизме и поставила вопрос ребром: или женимся, или я ухожу.
Для доходчивости и для демонстрации серьезности своих угроз Лялька ушла, хлопнув дверью, и уселась дома у телефона ждать, когда он позвонит и позовет замуж.
А он не звонил. Прошло три дня, потом неделя. «Держит паузу, дурак, — думала Лялька, — ну-ну».
Через месяц она начала тревожиться. Одинокая жизнь ей не нравилась, но как заставить Вениамина пойти на попятный, она не знала. Требовалось сильнодействующее радикальное средство для просветления его мозгов. И Лялька его придумала. Тогда ей казалось, что средство классное. Она решила, что Ильина может заставить упасть к ее ногам только ревность.
Он действительно был ревнив, когда они жили вместе, и по-настоящему злился, когда мужчины оказывали Ляльке особое внимание. Ругался, если ее вовремя не оказывалось дома, и не переносил, если она кокетничала с его знакомыми. И Лялька решила наступить ему на больную мозоль. Так что Морозов подвернулся как нельзя более кстати. «Этот или другой, — думала тогда Лялька, — какая разница?» Она даже не старалась влюбить Морозова в себя, потому что была уверена, что связывается с ним ненадолго, впрочем, Морозов сам влюбился по уши без каких бы то ни было усилий с ее стороны.
Через общих знакомых Лялька довела до сведения Вениамина перемены в своей личной жизни. Сама заглянула в клинику «полечить зуб» и рассказала медсестрам о появлении нового возлюбленного. Те слушали с любопытством, задавали вопросы: «Какой он? Высокий? Красивый? Богатый? Похож на Вениамина Гавриловича?» Лялька загадочно кивала и ничуть не сомневалась, что сегодня же ему все доложат. Но время шло, а он все не звонил.
За несколько месяцев Лялька успела привыкнуть к Морозову.
Единственное, что ее смущало, — это неистребимая собачья вонь.
— Врут все, что деньги не пахнут, — говорила она Морозову. — Твои пахнут отвратительно.
Он обещал, что вот-вот перейдет на «руководящую работу» и перестанет возиться с собаками лично.
Лялька готова была бы подождать и потерпеть, тем более что в последнее время Морозов практически отделался от нелюбимого ею запаха. Проблема заключалась в другом: в качестве спутника жизни Морозов ее не устраивал. Как временный кормилец — да, но как постоянный мужчина — увольте.
Ей хотелось на чистую красивую дачу Ильина, она скучала по нему, ей было без него плохо. Она верила, что и он скучает, хотя за последние пару месяцев эта вера как-то ослабла.
Ляльку мучил один и тот же сон: они с Ильиным ужинают на даче у камина. Горит огонь, Вениамин подправляет поленья бронзовыми щипцами, подливает Ляльке красное вино, улыбается. Потом садится в кресло, протягивает к ней руки и говорит: «Иди ко мне, девочка». Лялька хочет броситься к нему, но делает вид, что ее разморило, и тянет время. «Сейчас? — сонно спрашивает она. — Прямо сейчас?» Он кивает и смотрит на нее голодными глазами: «Сейчас, скорей, я так соскучился». Мурашки бегут у нее по спине, живот сводит, но она держится из последних сил. Ей хочется сказать: «Как ты измучил меня, как измотал!», а голос срывается, не слушается. Лялька встает и на ватных ногах идет к нему. Он обнимает ее, а она утыкается лицом в его шею и плачет, плачет, а он гладит ее по голове, целует, говорит: «Ну, ну, хватит, ну все, все уже хорошо». А потом… потом Морозов будил ее, он пугался Лялькиных ночных слез и не понимал, как ей хочется досмотреть этот сон до конца.
— Приснилось что-то страшное? — заботливо спрашивал Морозов, а ей хотелось треснуть его по сытой морде. Дурак! Зачем же было будить?
Сон возвращался следующей ночью, и Лялька опять стонала и плакала до гнусного вмешательства Морозова, и приходилось ждать целый день, пока он приснится вновь. Так было до самого Нового года. В новогоднюю ночь Вениамин ей не приснился. Его место заняла светленькая худенькая девчонка, похожая
