Новогодний подарок - Джанни Родари
«Поменьше соли — от нее повышается давление»,
«Ограничить сахар — вреден при диабете»,
«Избегать волнений, лестниц, сквозняков, дождя, солнечного и лунного света».
Когда у барона Ламберто начинает где-нибудь что нибудь болеть, сам он не решается определить, с какой болезнью это связано, и зовет мажордома:
— Ансельмо, у меня болит вот здесь и вот тут. Что это значит?
— Номер семь, синьор барон, двенадцатиперстная кишка.
Или же:
— Ансельмо, у меня опять кружится голова. В чем дело?
— Номер девять, синьор барон. Печень. Но может быть также и номер пятнадцать, щитовидная железа.
Сам барон к тому же путает номера.
— Ансельмо, сегодня у меня очень плохо с двадцать третьим.
— Тонзиллит?
— Нет, панкреатит.
— С вашего разрешения, синьор барон, панкреатит у нас значится под номером одиннадцать.
— Что ты говоришь! Разве номер одиннадцать — это не цистит?
— Цистит — это номер двадцать четыре, синьор барон. Посмотрите сами.
— Ладно, Ансельмо, ладно. Какая сегодня погода?
— Туман, синьор барон. Похолодало. В Альпах выпал снег.
— Пора собираться в Египет, не так ли?
У барона Ламберто есть вилла и в Египте, в двух шагах от пирамид. Есть вилла и в Калифорнии, и на Солнечном берегу в Каталонии, и на Изумрудном берегу в Сардинии. У него есть также хорошо отапливаемые особняки в Риме, Цюрихе и Копенгагене. Однако зимой он чаще всего уезжает в Египет — погреть на солнце свои старые кости, особенно конечности, в частности мизинец на правой ноге, который так важен, потому что является фабрикой красных и белых кровяных шариков.
Так что и в этот раз они едут в Египет. Однако остаются там недолго. Дело в том, что во время путешествия по Нилу они встречают одного арабского святого и некоторое время беседуют с ним. После этого барон Ламберто и мажордом Ансельмо первым же самолетом возвращаются в Италию и уединяются на вилле, что на острове Сан-Джулио, чтобы провести кое-какие эксперименты. Проходит некоторое время, и на острове появляются новые обитатели. В мансарде под самой крышей виллы сидят теперь шесть человек, которые день и ночь без устали повторяют имя барона:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
Начинает синьорина Дельфина, продолжает синьор Армандо, подхватывает синьор Джакомини, за ним следует синьора Дзанци, далее один за другим синьор Бергамини и синьора Мерло и, наконец, снова наступай очередь синьорины Дельфины. Каждый работает ровно час, ночью — два часа.
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
Синьорине Дельфине все это кажется очень смешным. Ложась спать, она думает: «Что за дурацкая работа? Какой смысл в ней? Эти богачи просто сумасшедшие люди!»
Другие пятеро не смеются и не задают себе никаких вопросов. Им хорошо платят. Каждый получает, как президент республики, плюс питание, жилье и сколько угодно карамели на выбор. Карамель для того, чтобы не пересыхало в горле. О чем, спрашивается, им еще думать?
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
И в воскресенье работают. И даже в рождество. И в новогоднюю ночь.
Они не знают, что во всех комнатах мансарды установлено множество крохотных невидимых микрофонов, которые связаны с маленькими динамиками, спрятанными в разных местах по всей вилле. Один лежит даже под подушкой в постели синьора барона, другой спрятан в рояле в музыкальной гостиной. Два других — в ванной комнате барона: в кране с горячей водой и в кране с холодной водой. В любую минуту, где бы он ни находился — в винном погребе или библиотеке, в столовой или туалете, — барон Ламберто может нажать кнопку и услышать:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто…
И мажордом Ансельмо тоже, по крайней мере, каждые полчаса проверяет, хорошо ли идет работа там, наверху под крышей, нет ли пауз и достаточно ли четко произносится имя барона: надо, чтобы каждый слог звучал громко и ясно, чтобы все шестеро честно зарабатывали свой хлеб и свою карамель.
Синьор барон вообще-то не очень доволен.
— Согласись, Ансельмо, — жалуется он, — заглавная буква ведь не слышна!
— К сожалению, синьор барон, нет никакого способа произносить прописную букву иначе, чем строчную. Есть такой недостаток у разговорного языка, ничего не поделаешь!
— Знаю, но это очень досадно. Заглавное «Л» моего имени звучит совершенно так же, как «л» в словах лошадь, людоед, ляжка. Это просто унизительно. Я не понимаю, как мог великий Наполеон мириться с тем, что «Н» в его императорском имени звучит так же, как в словах навоз, немощь, неряха!
— Намордник, надзиратель, национализация, — добавляет Ансельмо.
— Что это значит — национализация?
— Это когда собственность частных лиц передается во владение государства.
Барон размышляет.
— Они должны, по крайней мере, стараться хотя бы мысленным взором видеть мое имя с прописной буквой «л».
— Это можно, — говорит Ансельмо. — Мы наклеим на стены их комнат плакаты с вашим именем, написанным крупными печатными буквами, чтобы они видели его, когда произносят.
— Неплохо придумано. Кроме того, надо сказать синьоре Дзанци, чтобы она не растягивала так сильно второй слог и не укорачивала третий, а то у нее получается какое-то блеяние — бе-е, бе-е, бе-е. Этого непременно следует избегать.
— Будет сделано, синьор барон. Если позволите, я в таком случае попрошу и синьора Бергамини не слишком разделять ваше имя на слоги. А то у него получается, как бы это вам сказать, словно на стадионе во время футбольного матча… Будто кричит болельщик: «Лам-бер-то! Лам-бер-то!..»
— Да уж позаботься, Ансельмо, позаботься. А у них есть какие-нибудь просьбы ко мне?
— Синьора Мерло хотела бы, чтобы вы разрешили ей вязать во время работы.
— Не возражаю, лишь бы только она не вздумала вслух считать петли.
— Синьор Джакомини хотел бы, чтобы вы разрешили ему ловить рыбу из окна комнаты на северной стороне дома, что прямо над водой.
— Но ведь в озере Орта нет никакой рыбы…
— Я тоже сказал ему об этом. Я объяснил, что это мертвое озеро. Он ответил, что для него важно ловить рыбу, а не вылавливать ее, так что мертвое это озеро или живое, для него, настоящего рыболова, не имеет никакого значения.
—
