Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

По-прежнему не глядя на господина Лакюэ, молодой человек смотрел на дворец, и в больших черных глазах его блестели слезы. Всем, кто знал Лакюэ, известно, как привлекало его все необыкновенное. Этот молодой человек с оживленным лицом, огненным взглядом, и голосом, трепещущим от душевного волнения, тотчас внушил ему участие. Он нашел что-то романтическое в этой встрече и спросил его:

— Но что же угодно вам от Первого консула? Я мог бы передать ему вашу просьбу, если она благоразумна. Я его дежурный адъютант.

— Вы! — воскликнул молодой человек. Он кинулся к Лакюэ, схватил протянутую к нему руку и пылко сжал ее. — Вы дежурный адъютант Первого консула?.. О, если б вы знали, какое одолжение вы можете сделать мне… Проведите меня к нему.

— Но что хотите вы от него?

— Я должен говорить с ним… — И он прибавил уже тише: — Это тайна.

Лакюэ молча глядел на молодого просителя. «Этот юноша не опасен», — подумал он, взял его под руку и ввел во внутренний двор. Пока они переходили двор, туда въехал Дюрок, который только что вернулся из Парижа; Жюно был с ним. Оба они ехали верхом, но остановились и спрыгнули с лошадей, чтобы поздороваться со своим товарищем. Лакюэ рассказал им о своей встрече.

— Как! — тотчас сказали ему Жюно и Дюрок. — Ты хочешь ввести этого молодого человека, не зная даже его имени?

Жюно подошел к посетителю и сказал ему, что Первый консул, конечно, вполне доступен, но надобно знать, для чего его хотят видеть, и что, наконец, невозможно докладывать о просителе, не зная его имени.

Молодой человек покраснел.

— Это правда, генерал, — отвечал он, кланяясь почтительно, но с непринужденностью человека из хорошего общества. И называя себя[109], прибавил: — Отец мой живет в деревне. Он имеет довольно обширные познания, так что не почитал нужным отдавать меня в училище слушать курсы, в которых сам мог быть моим наставником. Он дал такое направление моему учению, чтобы я мог поступить в Политехническую школу: это единственное его и мое желание. Посудите же о его и особенно о моем горе: когда мы явились к господину аббату Боссю, который должен был решить, достоин ли я поступления, он отказался экзаменовать меня, узнав, что только отец был моим учителем и я не слушал лекций ни одного профессора. «Но какая вам надобность, если я знаю то, что до́лжно знать?» — спрашивал я. Однако он остался неумолим и не захотел задать мне ни одного вопроса.

— Но, — возразил Дюрок с обыкновенной своей учтивостью, — что же может сделать для вас тут Первый консул? Это правило для всех, кто желает поступить в школу. Чего хотите вы от него?

— Чтобы он проэкзаменовал меня, — ответил молодой человек с выражением самого милого простодушия. — Я уверен, что когда он станет спрашивать меня, то увидит, что я достоин поступления в Политехническую школу, чтоб стать потом офицером, способным выполнить все великие его намерения.

Трое товарищей с улыбкой поглядели друг на друга и решили, что этот молодой человек, с таким пылким настроением и огненным взглядом, будет приятен Первому консулу; и Дюрок пошел к нему.

Наполеон, выслушав его, начал улыбаться тихой, светлой улыбкой, какая появлялась на лице его в приятные минуты.

— Так этот молодой безумец хочет, чтобы я экзаменовал его? Но как эта мысль пришла к нему в голову?.. — Он потер подбородок, все еще улыбаясь. — Каких лет он?

— Не знаю, генерал, но, кажется, лет семнадцать или восемнадцать.

— Введи его.

Дюрок ввел молодого просителя, лицо которого выражало полный восторг, а взгляд был устремлен на Первого консула, буквально пожирая его. Казалось, жизнь его зависела от первого же слова великого человека. Я уже не раз замечала здесь, что лицо императора становилось непостижимо прекрасно, когда он хотел нравиться. В такие минуты он был бесконечно пленителен.

— Ну, молодой человек! — сказал он, подходя с благосклонной улыбкой к молодому энтузиасту. — Вы хотите, чтобы я сам экзаменовал вас?

Бедный юноша трепетал от радости и не мог отвечать. Он глядел на Первого консула, не говоря ни слова. Наполеон не любил ни бесстыдной смелости, ни боязливой робости; но он видел перед собой юношу, который молчал потому только, что душа его говорила слишком громко. Первый консул понял это.

— Ободритесь, друг мой: вы так встревожены, что не можете отвечать мне теперь. Я займусь другими делами, а потом обратимся и к вашему.

— Видишь этого молодого человека? — обратился Первый консул к Жюно, которого отвел перед тем в углубление окна. — Если б у меня была тысяча таких, как он, завоевание мира сделалось бы только легкой прогулкой…

Говоря это, он вновь повернулся и теперь вглядывался в молодого человека, который был погружен в свои мысли и, вероятно, перебирал в голове все, о чем могли спросить его.

Через полчаса Наполеон начал экзамен, и юноша отвечал как нельзя лучше.

— И у вас не было никакого другого наставника, кроме отца? — спросил Первый консул с удивлением.

— Нет, генерал! Он был хорошим учителем для меня: он воспитывал гражданина, который будет полезен своему отечеству и сможет соответствовать великой судьбе, которую вы обещаете Франции.

Жюно говорил мне, что все трое они были изумлены почти пророческим выражением, с каким молодой человек произнес последние слова. Первый консул, по-видимому, был особенно поражен.

— Я напишу несколько слов, которые откроют перед вами двери школы, — сказал он и уже сделал Жюно знак, чтобы тот приготовился писать, но вдруг передумал: — Нет, я напишу сам.

Наполеон взял перо, начертал несколько слов и отдал бумагу молодому человеку, который в восторге унес это обещание счастья. Вернувшись в Париж, он побежал к аббату Боссю, но, едва завидев его, тот закричал:

— Что вам угодно еще? Вам нечего здесь делать!..

Юноша вручил аббату Боссю записку, и тот прочитал:

«Поручаю г-ну Боссю принять г-на Y… Я сам экзаменовал его и признаю достойным вступления в школу.

Бонапарт».

Этот молодой человек стал отличным воспитанником Политехнической школы. Он быстро шел вперед, и брат мой знавал его уже в Тулоне, где тот служил инженером. Приверженность его Наполеону походила на идолопоклонничество.

Глава XLVIII. Ананас из Мальмезона

Я была тогда беременна первым ребенком и страдала чрезвычайно. Окруженная заботой, избалованная