Исповедь. Прогулки одинокого мечтателя - Жан-Жак Руссо

Написав и отправив это письмо, я стал думать только о том, как бы успокоиться, поправить в Эрмитаже свое здоровье, восстановить свои силы и принять меры к тому, чтобы уехать весной без шума и не подчеркивая разрыва. Но, как сейчас будет видно, это не входило в расчеты г-на Гримма и г-жи д’Эпине.

Несколько дней спустя я наконец имел удовольствие дождаться посещения Дидро, столько раз обещанного и откладываемого. Оно пришлось как нельзя более кстати: Дидро был мой самый старый друг, почти единственный, оставшийся у меня; можно представить себе, с какой радостью я увидел его при подобных обстоятельствах. Сердце мое было переполнено, я его излил перед ним. Я открыл ему глаза на многие факты, которые перед ним утаили, извратили или выдумали. Я рассказал ему из всего происшедшего то, что имел право рассказать. Я не делал вида, будто скрываю от него то, что он слишком хорошо знал: что причиной моей гибели была любовь, столь же несчастная, как и безрассудная, но я не признался, что г-жа д’Удето была о ней осведомлена или по крайней мере, что я открылся ей. Я рассказал ему о недостойных проделках г-жи д’Эпине, старавшейся завладеть совершенно невинными письмами ее невестки ко мне. Мне хотелось, чтобы он узнал об этих подробностях от тех самых лиц, которых она пыталась подкупить. Тереза рассказала все как было; но что сталось со мной, когда очередь дошла до матери и я услышал, как она объявила, будто ровно ничего об этом не знает! Таковы были ее слова, и она никогда от них не отказывалась. Не прошло и четырех дней с тех пор, как она мне самому повторила этот рассказ, и вот в присутствии моего друга она говорит мне в глаза, что это ложь. Такой поступок показался мне решающим, – тут я хорошо понял, как неосторожно с моей стороны было держать эту женщину около себя. Я не разразился упреками; я едва удостоил ее нескольких презрительных слов. Я понял, чем обязан дочери, непоколебимая прямота которой представляла такой контраст с недостойной низостью матери. Но с той поры я принял твердое решение расстаться с этой старухой и ждал только удобного момента.

Этот момент наступил раньше, чем я ожидал. 10 декабря я получил от г-жи д’Эпине ответ на свое предыдущее письмо.

(Связка Б, № 11.) Вот его содержанье:

Женева, 1 декабря 1757 г.

В течение нескольких лет я всячески выказывала вам дружбу и участие; теперь мне остается только пожалеть вас. Вы очень несчастны. Желаю, чтобы ваша совесть была так же чиста, как моя. Это, может быть, будет необходимо для вашего покоя.

Если вы хотели уехать из Эрмитажа и должны были сделать это, меня удивляет, как ваши друзья могли остановить вас. Что касается меня, я не советуюсь с друзьями о том, что велит мне мой долг, и мне больше нечего сказать вам о вашем.

Столь неожиданная, с такою резкостью выраженная отставка не оставляла мне ни минуты для колебаний. Надо было немедленно уехать, какова бы ни была погода, в каком бы я ни был состоянии, если б даже мне пришлось провести ночь в лесу и на снегу, покрывавшем тогда землю; и, что бы ни сказала и ни сделала г-жа д’Удето, она не могла бы удержать меня: я очень желал угодить ей во всем, однако не доходя до низости.

Я оказался в самом ужасном затруднении, какое когда-либо испытывал; но мое решение было принято; я поклялся, что при любых обстоятельствах я через неделю покину Эрмитаж. Я приступил к вывозу своего имущества, решив скорей бросить его в поле, чем не сдать через неделю ключи; я прежде всего хотел, чтобы все было кончено раньше, чем напишут об этом в Женеву и получат ответ. Никогда еще я не чувствовал в себе такого мужества; все мои силы вернулись ко мне. Чувство чести и негодование возвратили мне их, чего г-жа д’Эпине, несомненно, не ожидала. На помощь мне пришел счастливый случай. Г-н Мата, уполномоченный принца Конде при вотчинном суде, услыхал о моих затруднениях. Он велел предложить мне домик в своем саду Мон-Луи, в Монморанси. Я принял предложение с готовностью и благодарностью. Сделка немедленно состоялась; я велел прикупить кое-какую мебель к той, что уже была у меня, чтобы нам с Терезой было на чем спать. Я велел перевезти вещи на телегах; это стоило большого труда и больших затрат. Несмотря на лед и снег, мой переезд был окончен в два дня, и 15 декабря я сдал ключи от Эрмитажа, уплатив жалованье садовнику, но не имея возможности уплатить за помещение.

Что касается г-жи Левассер, то я объявил ей, что нам надо расстаться; дочь пыталась поколебать это решение, но я остался непреклонен. Я отправил ее в Париж в наемном экипаже, с теми вещами и мебелью, которые были общие у нее с дочерью. Я дал ей немного денег и обязался платить за ее помещение у ее детей или в другом месте, заботиться о ее пропитании, насколько это будет для меня возможно, и никогда не оставлять ее без куска хлеба, пока он будет у меня самого.

Наконец, на второй день после моего приезда в Мон-Луи, я написал г-же д’Эпине следующее письмо:

Монморанси, 17 декабря 1757 г.

Ничего не может быть проще и неотложнее, сударыня, как выехать из вашего дома, раз вам неугодно, чтобы я оставался в нем. Так как вы не согласны на то, чтоб я прожил в Эрмитаже до весны, я уехал оттуда 15 декабря. Мне было предназначено судьбой въехать в этот дом против своего желания и точно так же выехать из него. Благодарю вас за ваше приглашенье поселиться там и благодарил бы еще больше, если б заплатил за него не так дорого. Вы правы, считая меня несчастным; никто на свете не знает лучше вас, как это верно. Если несчастье – ошибиться в выборе своих друзей, то не меньшее несчастье – очнуться от столь сладкого заблужденья.

Вот правдивый рассказ о моем пребывании в Эрмитаже и о причинах, заставивших меня уехать оттуда. Я не мог его сократить; важно было изложить все с величайшей точностью, так как эта эпоха моей жизни имела на последующее такое влияние, которое продлится до моего последнего дня.

Книга десятая

(1758–1759)

Необычайная энергия, вызванная во мне временным возбуждением и позволившая мне