Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

У Сварогов бывали друзья отца Ларисы – Куйбышев, Молотов, семья Шверников, Ворошилов, Н. Д. Виноградов. Иногда Сварог ходил в тир вместе с Ворошиловым. Вероятно, это и навело его на тему картины «Горький и Ворошилов в тире» – эта картина Василия Семеновича сейчас в Третьяковской галерее.

Дом Сварогов притягивал к себе и художников, и писателей, и поэтов, и музыкантов. Там бывали Максим Горький, Корней Чуковский, Михаил и Александр Роммы, Мария Исааковна Ромм, Ирина Шаляпина.

Свароги, Черемных и мои родители дружили всю жизнь. Эта дружба продолжалась и на Верхней Масловке, там мы жили в одном доме и в одном подъезде со Сварогами.

Сварог виртуозно играл на гитаре; их у него было две – прекрасные инструменты, принадлежавшие раньше, как он говорил, знаменитым цыганам. Любил он цыганские романсы, пел их вполголоса. Вместе с художниками Толкачом и Косьминым, игравшим на гуслях, они устраивали настоящие концерты. В. Н. Яковлев, обладая блестящей памятью, читал наизусть не только стихи, но и прозу – Пушкина, Достоевского. Пока все слушали, Черемных и Сварог делали наброски, писали акварелью. Жаль, что со смертью Сварогов рисунки пропали.

Бывали вечера и другого, так сказать, жанра. Как-то к нам пришел Михаил Михайлович Черемных и, о чем-то посовещавшись с отцом, стал просить у мамы платки. Надо сказать, у нее была страсть собирать редкие старинные платки.

Отец с дядей Мишей что-то репетировали, примеряли платки, ходили к Георгию Васильевичу Нероде, который вырезал из дерева кукол. Наталья Федоровна, его жена, их раскрашивала. Готовилось что-то необычное.

И вот долгожданный день наступил. Меня одели в розовое платье с оборками, и мы отправились к Сварогам, жившим этажом выше, на одной площадке с Неродами. Двери оказались открытыми настежь. Пахло пирогами. Уже пришли В. Н. Яковлев, В. В. Мешков, Екатерина Мешкова, Вера Павловна Кузнецова, Костя Вялов с Лелей Мельниковой и еще много гостей, которых я не знала. Расхаживал Шухмин в галифе, что-то сосредоточенно рассказывая Татлину. Кого-то ждали.

Наконец в дверях появился худощавый, высокого роста человек в черной шляпе с большими полями, оттенявшей бледное лицо. Гладкие длинные волосы неровно подстрижены на концах, шея обмотана черным шарфом, в руках – крепкая палка с серебряным набалдашником. Человек улыбался, обнажая прокуренные зубы со щербинкой посередине. Чем-то он напоминал фокусника. Это был Николай Георгиевич Шалимов, или попросту Шалимка, друг Михаила Михайловича Черемных. В руках у него был большой мешок, из которого торчали бубенчики, издававшие при ходьбе мелодичный звон. «Ну, все готово, – сказал Михаил Михайлович. – Прошу садиться». Все расселись за большим прямоугольным столом, который занимал почти всю комнату. Нерода, Черемных, Хвостенко, Шалимов удалились в маленькую комнату. Сварог взял в руки гитару, и комнату наполнили звуки цыганского напева. Мы с Шурой, сыном домработницы Васены, пристроились под столом – это было наше законное место. Появились отец, Михаил Михайлович, Георгий Васильевич в накинутых на плечи цветастых платках и с большими бумажными розами в волосах. Поскольку мой отец был лысым, розу прикрепили к его голове веревочкой. Под звуки гитары он заговорил пронзительным голосом Петрушки: «Ах ты, моя кошечка ненаглядная», – пытаясь обнять Михаила Михайловича. И другим, низким: «Пошел вон, болван». Тут выплыло одеяло, которое держали два сына Васены, а наверху куклы выделывали уморительные коленца. Папа комментировал их действия и озвучивал пищиком на разные голоса. Здесь веселились солдаты и черти, и попы, и страшные чудовища. Всех заткнул за пояс Петрушка, которого изображал Михаил Михайлович.

Гости смеялись до упаду. Михаил Михайлович с отцом стали плясать нечто цыганское, поднимая юбки так высоко, что все могли лицезреть их волосатые ноги. Нина Александровна Черемных все говорила: «Хватит, хватит» – и тащила Михаила Михайловича домой. Мы с Шурой, нахохотавшись, так и заснули под столом.

Василий Семенович умер после тяжелой болезни. Вскоре умерла и его жена Лариса. Нина Александровна Черемных ухаживала за ней до ее последних дней. Впоследствии в их квартиру въехал художник Евгений Ильин – старый партиец из комсомольцев двадцатых годов.

Произведения Василия Семеновича разобрали родственники. Свароги переписывались со многими выдающимися людьми своего времени, но их большой архив, к сожалению, пропал.

Домовая летопись

У многих художников, живших в нашем доме, не было наследников, и мне пришло в голову поискать необходимые сведения о них в домовой книге. Обратилась в домоуправление – и вот я уже листаю пожелтевшие страницы потрепанной книги 1936 года.

Первое, что бросилось в глаза, – отсутствие там имен некоторых репрессированных художников и членов их семей, как будто они никогда и не жили в доме № 6. Зато в некоторых квартирах значились прописанными люди, которых подлинные жильцы в глаза не видели и даже не подозревали, что с ними, в их квартирах, живет кто-то еще. Дело в том, что и до, и после войны получить московскую прописку было очень сложно. Даже близких родственников прописывали с трудом. Так вот, по нашей домовой книге в квартире № 5 в нашем подъезде, где жила семья И. Э. Грабаря, был прописан и «долго жил» скульптор Николай Васильевич Томский с женой и сыном. Будущий президент и академик приехал в Москву из Кирова, но никто из нас и в глаза его на Масловке не видел. И таких «мертвых душ» было много почти в каждой квартире.

Обнаружила я и другие «чудеса». В квартиры репрессированных художников вселялись те, кто писал на них доносы. Напротив Девиновых-Нюренбергов жила семья венгерского коммуниста Келя. После его ареста квартиру отдали Тамаре Вебер и ее мужу Егору Ряжскому. В квартиру № 49 после ареста ее хозяина Петра Федоровича Осипова въехал Дмитрий Налбандян с женой и сыном. Потом Петр Федорович вернулся после окончания срока, но ненадолго: вскоре его снова арестовали, а в квартире поселились искусствовед В. В. Курильцева и ее муж И. М. Гурвич. Интересно, что все «новоселы» были из одних и тех же городов. Чаще всего это были бывшие жители Куйбышева, Челябинска, Свердловска, Кирова, и только Налбандян был из Еревана.

Сейчас уже всем известно, как Налбандян стал академиком: ему покровительствовал всесильный Лаврентий Берия. Поэтому многие почитали за честь поговорить с ним, мило раскланяться, а он снисходительно похлопывал собратьев-художников по плечу, «дружески» обнимал женщин, говоря им при этом всякие сальности.

Дмитрий Аркадьевич Налбандян и наша мастерская

Однажды, зайдя в мастерскую отца, я обнаружила там Дмитрия Аркадьевича. Увидев мое замешательство, он объявил, что получил эту мастерскую для работы.

– Но отец еще не умер, – сказала я.

Папа был очень болен и уже год лежал в больнице им. Боткина, ему удалили