Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче
Как ни странно, этот голос, кажется, куда ближе нам, чем современникам самого Леонардо. До конца XVIII века корпус его рукописей, надежно упрятанный по нескольким библиотекам и частным коллекциям, практически не исследовался, собственноручные живописные произведения можно было пересчитать по пальцам, а прочее и вовсе считалось легендами.
Повторное открытие настоящего Леонардо, начиная с обнаружения и публикации кодексов и рисунков и заканчивая самыми передовыми технологиями, применяемыми для изучения и реставрации картин, – история уже нашего времени. Сравнительно недавно мы впервые за пятьсот лет смогли разглядеть в таких произведениях, как «Поклонение волхвов», «Мадонна в скалах» и даже «Джоконда», детали, известные ранее лишь самому Леонардо: развитие изначальных задумок, черновики и наброски его собственного видения. И только тогда поняли, что эти работы вовсе не были «незавершенными». Мы поняли, почему художник пожелал навсегда оставить их именно такими, почему не стал заканчивать: ведь они – часть его души и тела, а разрываться на части он не мог и не умел. Его картины – лаборатории, строительные площадки мечты, работы, передающие всю сложность и тайну бытия. Их красота – это красота Творения, которая приближает их к Богу.
Слышать голос Леонардо – что может быть лучше? Делая записи, он словно бы разговаривает сам с собой: задает себе вопросы и тут же на них отвечает, выдумывает собеседника, оппонента, чье мнение нужно опровергнуть, или ученика, ребенка, которого можно чему-то научить. Этот голос – теплый, спокойный, он обожает рассказывать смешные истории и сказки о животных, потом, не меняя тона, переходит к описаниям явлений природы и вдруг взлетает ввысь в чарующих стихах, заставляя раскрыть рот перед величественными чудесами творения, или, уязвленный людской злобой и безумием, предается гневу, сарказму, мрачной обреченности. Этот голос – личностный и личный, временами настолько задушевный, что заглядывать в его внутренний мир становится почти стыдно.
Блуждая по лабиринтам рукописей и рисунков Леонардо, я слушаю этот голос уже много лет. За столь долгое время мне посчастливилось под руководством таких мастеров, как Карло Педретти и Паоло Галлуцци[3], проанализировать и опубликовать его тексты, поистине литературные произведения: «Трактат о живописи» и Кодекс Арундела. В исследовании его библиотеки, организованном Национальной академией деи Линчеи и распространяемом в интернете через портал флорентийского музея Галилея[4], я пытался воссоздать культурный горизонт человека, на самом деле никогда не бывшего «homo sanza lettere»[5].
Возможно, поначалу, с тех пор как в возрасте пятнадцати лет я почти случайно прочел эссе Фрейда «Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве», меня привлекали в первую очередь его человеческие приключения. Для подростка, задававшегося вопросами о жизни, красоте, любви, сексе, эта встреча с Леонардо оказалась первой. И когда я снова и снова видел это имя на страницах разнообразных кодексов, меня особенно интересовал сюжет о человеке в окружении других людей.
Его жизнь я также частично описал более двадцати пяти лет назад в монографии, удостоившейся перевода сразу на несколько иностранных языков[6]. Однако история эта слишком грандиозна: даже вообразив, будто охватил ее целиком, вскоре понимаешь, что держал в объятиях лишь тень, а жизнь, настоящая, реальная жизнь, давно сбежала. В такие моменты я возвращался в лабиринт и, исследуя мельчайшие детали, тешил себя иллюзией, что уж на этот-то раз точно успею схватить ее за руку и крепко сжать, прежде чем она снова исчезнет. Слова, исправленные, зачеркнутые и подтертые, очевидно бессмысленные символы и т. д., названия мест, имена родных, друзей и учеников, даты и признаки времени, перечни книг и вещей, ежедневные списки покупок, подсчеты наличных денег, воспоминания и откровения, триумфы и поражения – вот из чего мало-помалу, в совокупности с документами, исследованиями, находками последних двадцати лет, сложилась эта новая «жизнь».
И все-таки кое-чего мне не хватало. Самого важного фрагмента мозаики: Катерины, матери[7]. Именно она – тот луч, что освещает жизнь ее сына, приближает нас к нему во вполне человеческом измерении, дает понять, что тайна его творчества состоит не из непостижимых и темных загадок, а из простых и безграничных тайн самой природы: любви, рождения и родов, страданий и радостей, жизни и смерти. Это история мучений и боли, надежды и свободы, история женщины, бесправнейшего существа на земле, подарившей жизнь величайшему гению человечества. А по сути – не что иное, как история любви матери и ребенка. История разлук и потерь. Сколько на свете миллиардов подобных историй – и каждая уникальна, неповторима, прекрасна. Это история каждого из нас. И он, ребенок, Леонардо, всю свою жизнь потратит на то, чтобы отыскать, вернуть из глубин собственного сердца эти ласкающие руки и лучезарную улыбку.
I
Мальчишка из Винчи
1
Три часа после захода солнца
Анкиано близ Винчи, 15 апреля 1452 года
Солнце садится. Темной громадой маячит в тумане далекая гора, блестит речная гладь. Едва стихло среди скал Монт-Альбано эхо ангелуса, и вот уже колоколу на башне Санта-Кроче в Винчи вторит колокол поскромнее, зато и поближе – в сельской церкви Санта-Лючия-а-Патерно.
Подходит к концу пятница – такой же день, что и вчера, такой же, как любой другой. Крестьяне заканчивают работу среди олив, женщины, выйдя на порог, благоговейно осеняют себя крестным знамением. Молятся за женщину, которую привезли сегодня в старый дом при маслодавильне, что под старой голубятней. Девять месяцев завершились, воды уже отошли, и теперь в тишине оливковой рощицы слышны только ее душераздирающие крики. Мария, матерь всего сущего, помоги ей, спаси!
Через три часа после захода солнца[8] крики вдруг обрываются. А несколько мгновений спустя под первыми звездами, загоревшимися в ясном весеннем небе, слышится плач младенца.
Кто его мать? Никто не знает, она нездешняя. Знают отца, молодого нотариуса, сера Пьеро да Винчи, правда, живет он во Флоренции. И не женат, так что ребенок этот, как говорится, добрых кровей, но незаконный по рождению.
Однако отец Пьеро, восьмидесятилетний Антонио, нисколько не смущаясь, тотчас же принимает малыша в семью, и плевать ему на пересуды. Еще бы: чудо, милость Божья, первый внук, которого старик, чья долгая жизнь близится к концу, и не чаял увидеть.
Старый дом при маслодавильне, где родился мальчик, расположен не в Винчи, в черте городских или, тем более, замковых стен, а чуть
