Корабли и люди - Иван Георгиевич Святов
В два часа ночи 25 июня корабли снялись с якорей и стали ложиться на Екатеринтальский створ. В это время из одного дома с четвёртого этажа начали подавать световые сигналы мощным фонарём в сторону финского берега.
Полагая, что в Таллине есть немецкие профашистские элементы, я приказал обстрелять окно из крупнокалиберного пулемёта. После первой же очереди сигналы прекратились, и мы вышли в поход. Шли общеустановленным походным порядком за тральщиками. Катерам было приказано производить каждые пятнадцать минут бомбометание.
К нашему неудовольствию, эти катера принадлежали не военно-морскому флоту, а пограничникам, которые раньше с большими кораблями не плавали и обязанностей противолодочного охранения не знали. Но, получив приказание начать бомбометание, они старались как можно эффективнее его выполнить.
На полном ходу катера подскакивали почти вплотную к крейсеру и сбрасывали бомбы в полукабельтове от него. Гидравлические удары от взрыва бомб сотрясали корпус корабля. Анатолий Николаевич взмолился и попросил прекратить эти упражнения. Долго пришлось сигнальщикам передавать семафоры на катера, пока их командиры не поняли, что от них требуется. В дальнейшем они чётко выполняли свои обязанности.
В районе обширной бухты Хара-Лахт, восточнее Таллина, тральщики подсекли четыре мины, которые корабли обошли. Они оказались образца наших мин 1908 года. Очевидно, у финнов эти мины остались от ещё дореволюционного времени и поставлены были финскими катерами. Больше никаких происшествий не случилось. Около шести часов вечера мы пришли на большой Кронштадский рейд, где «Максим Горький» тотчас же приняли буксиры и повели его в док им. Велещинского, уже подготовленного к приёму крейсера.
Ко всему этому следует добавить, что героические рабочие Балтийского завода и Кронштадтского морского завода за сорок суток поставили крейсеру вновь изготовленную носовую часть, и «Максим Горький» снова вступил в строй действующих боевых кораблей Балтийского флота. Общеизвестно, что он принимал активнейшее участие в обороне Ленинграда и в прорыве блокады.
После постановки крейсера в док я на несколько часов поехал в Лебяжье – чудное дачное местечко, как раз напротив Кронштадта, где на даче проживала моя семья: жена, сын Георгий и только что родившаяся дочь Вера, которую я ещё не видел. Посмотрел дочь, поцеловал сына, выпил пару стаканов чая.
Пробыл я на даче около двух часов. Прощаясь с женой, я настоятельно просил её уехать из Кронштадта в Пензу, на родину. Я не предполагал, конечно, что через два месяца немцы будут под Ленинградом, но был уверен, что Кронштадт, как база флота, будет подвергаться бомбёжкам немецкой авиации. Ведь уже в 4 часа 22 июня к Кронштадту со стороны моря приближались неопознанные самолеты. А на второй день войны линкор «Марат» сбил два вражеских самолёта, первым на Балтике открыв боевой счёт.
Жена послушалась, что не часто бывало, и с первым же эшелоном дней через восемь эвакуировалась в Пензу, где и провела всю войну, учительствуя в селе Свинуха Мокшанского района и работая счетоводом в колхозе «Коминтерн».
Это были первые дни войны. Первые потери. Балтийский флот встретил войну в полной готовности, но ошибок мы не избежали. Немцы упредили нас с минными заграждениями, поставив их ещё до начала войны.
Какие же мысли в связи с этими событиями приходят теперь, через сорок лет после начала войны?
О кануне войны и её первых часах ныне написано много. В мемуарах наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова, командующего Краснознамённым Балтийским флотом В. Ф. Трибуца, начальника штаба КБФ Ю. А. Пантелеева справедливо говорится о том, что флот встретил войну в более высокой готовности, чем армия, и в этом есть, конечно, заслуга нашего флотского руководства. Но при этом, мне кажется, надо иметь в виду и другое. Основная мощь гитлеровской военной машины в первые часы и дни войны была направлена не против наших флотов, а на пограничные военные округа.
Что же касается боеготовности отряда лёгких сил, то здесь надо отдать должное его командиру В. П. Дрозду, имевшему боевой опыт войны на море с немецкими фашистами в Испании. От командиров он требовал, чтобы корабли были по возможности рассредоточены, а в условиях угрозы войны находились в боевой готовности номер один, способные немедленно дать ход, маневрировать и открыть огонь. Он правильно видел главную угрозу для кораблей в первые часы войны от авиации и основательно нас подготовил к первым ударам.
О деятельности штаба КБФ хочется сказать, что в целом штаб флота успешно управлял действиями сил флота. За день до начала войны он выслал корабельные дозоры в Ирбенский пролив и устье Финского залива, предъявив повышенные требования к службе наблюдения и связи. С началом войны были активно проведены минные постановки, надёжно преградившие вместе с береговой обороной, авиацией и кораблями путь германскому флоту в Финский залив.
В то же время невозможно не сказать и о недостатках в работе оперативного отделения штаба флота в эти дни. В первую очередь, их следует отнести к оценке минной обстановки в устье Финского залива. Конечно, в том, что немцы опередили нас, выставив 21 июня минные заграждения при входе в Финский залив, нет ничего удивительного. Ведь фашисты точно знали дату и час начала войны, а мы нет. Но дело, в сущности, в том, что кое-что всё-таки знали…
Четверть века спустя после описываемых событий мне пришлось побывать в Гатчинском архиве Военно-морского флота. Там мне попалось секретное издание, теперь рассекреченное («Хроники боевых действий на Балтийском море», том 1), где я прочёл следующее: оказывается, в ночь на 22 июня, ещё до начала фактических военных действий, наш пост на острове Найссаар доложил о пяти надводных кораблях: трёх больших и двух малых, шедших без огней курсом вест.
Позднее эту же группу наша воздушная разведка обнаружила к норд-весту от маяка Тахкуна, после чего она отошла в район Чекарс-Эрнских шхер. В 9 часов 40 минут 22 июня дозорный корабль БТЩ-216 обнаружил минную банку в десяти милях на норд-вест от маяка Тахкуна.
Одну мину шведского образца тральщик расстрелял, другая взорвалась в трале. Его командир старший лейтенант Д. Г. Степанов уточнил координаты заграждения и послал радиограмму в штаб флота. Я же, как командир отряда прикрытия на крейсере «Максим Горький», идущий именно в этот район с боевым заданием, не получил из штаба никакой информации об этом, жизненно нам необходимой. И сутками позже её отсутствие привело к тяжёлым потерям.
Таким образом,
