Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
И в самом деле, великое несчастье был этот развод Наполеона Бонапарта с Жозефиной!
Накануне я отдала обер-гофмаршалу список дам, назначенных в помощь мне для приема императрицы на балу: надобно было знать, кого изберут и утвердят. Впрочем, на всех восьми праздниках, данных до тех пор в ратуше, я одна хозяйничала вместе с графом Фрошо и моим мужем; граф Сегюр просматривал список только для проформы, но все шло хорошо.
Император требовал, чтобы бал начали пораньше, потому что он хотел видеть всех и особенно как можно меньше придворных платьев, повторял он. «Я довольно вижу их и в Тюильри. Праздник дает мне город Париж, и я хочу видеть парижских горожан».
Я выехала из дома в три часа, потому что накануне сказали, что император и императрица будут обедать в ратуше; а если бы это случилось, я должна была находиться при императрице. Граф Фрошо просил меня приехать раньше, и Фредерик еще с утра увенчал меня бриллиантами и перьями. Я была, таким образом, готова заранее и еще до трех часов приехала в ратушу.
Приготовления были удивительны, но я почти не видела их: уже во всех залах толпились приглашенные женщины. В небольшой гостиной над лестницей я нашла всех своих дам. Они по большей части были молоды, хороши, модны, добры, приятны.
Мы оставались в этой комнате. Час приближался. Я знала, что королева Неаполитанская приехала еще с утра, но не имела сведений ни о каких подробностях. Жюно, которого я спрашивала раз десять, не знал, что отвечать мне: он был как после чудесного сна и, пробудившись, будто все еще хотел уйти назад в свой обольстительный сон. Я не знала, следовательно, ничего, когда увидела, что к нам входит граф Сегюр.
Он отозвал меня к оконной нише, а известно, что в здании ратуши эти углубления похожи на кабинеты.
— Ну, — сказал он мне тихо, — вот вам новое дело… Весь рой ваш должен перелететь в верхние слои атмосферы, а с ними и вы, прекрасная наша губернаторша. Здесь вам нечего больше делать. Императрица, — продолжал он тише, — будет встречена одним господином Фрошо… Я сказал это… Да вы слышите меня?!
Он имел основания задать мне этот вопрос — я будто окаменела.
— Но что значит это запрещение?
— Не знаю… Или, хуже сказать, знаю, но не могу сказать…
Он засмеялся. Но я не могла даже улыбнуться. Запрещение, так странно сделанное, казалось мне ударом колокола, возвещающим смерть несчастной императрицы. Наполеон, смело идя против общего мнения, чрезвычайно дорожил, однако же, приговором его и особенно ропотом. Они не становились для него основанием поступков, но, по крайней мере, значили очень много. То же происходило, несомненно, в этом случае: он хотел, так сказать, посеять посреди этого народного праздника первую мысль, что развод уже совершен. Но мысль сомнительную, которая позволяла размышлять потихоньку и не воспринималась как необратимое событие.
Все эти мысли бегло мелькнули в уме моем, и думаю, что я не ошибалась.
Я отошла в большом замешательстве, но Сегюр опять позвал меня:
— Император не хочет, чтобы вы говорили об этом приказании как отданном им самим… Будьте осторожны в своих поступках.
— Господи, Боже мой! — вскричала я. — Да что же могу я сказать? Неужели стану говорить этим дамам, что мои собственные причуды мешают мне идти навстречу императрице?
— А почему бы и нет? Хорошенькие женщины позволяют себе все…
Я с досадой пожала плечами, потому что комплимент его не растрогал меня и я не знала, что мне делать.
— Если бы со мной был господин Нарбонн! — сказала я громко, следуя нити своих мыслей.
— Ну вот еще! Да на что он вам? Неужели вы думаете, что я хуже вам советчик, чем этот повеса Нарбонн? Если у него есть хоть сколько-нибудь рассудка, так это он от меня же и получил его.
— Оттого-то у вас и осталось его так мало. Но посмотрим! Так помогите мне хоть немного, ибо я не знаю, что мне делать.
Граф Сегюр был столь же добр, сколь любезен. Он принадлежал к числу людей, которых всякий желал бы иметь своим отцом, братом и мужем. Он взял меня за руки, поглядел на меня растроганно и сказал:
— Неужели это вас так опечалило? Полноте! Она уже давно была готова сломаться… Я разумею, корона… Не та, большая — она очень крепка![208] Я говорю о маленькой, легкой, щегольской короне, которую милая наша императрица надела слишком набекрень. Вот отчего она и падает. Что можете вы тут сделать? Не больше моего! Будем исполнять данные нам приказания и молчать. Пойдите к этим дамам и скажите им… Например, скажите им, что у вас болят зубы; а если им покажется странно, что болят такие зубы, как ваши, вы будете отвечать, что хотите ввести это в моду и вместо зубов у вас вставлено теперь жемчужное ваше ожерелье.
Я не могла удержаться от смеха.
— Черт возьми! Не смейтесь, пожалуйста, примите важный вид, вид парижской губернаторши… Как будто на вас нет перьев… Я в качестве обер-церемониймейстера…
— Боже мой! Да не мучайте меня! Отвечайте лучше не шутя: королева Неаполитанская приехала?
— Разве вы не видите этого?
— Приедет ли она сюда?
— Само собой разумеется! Она приедет с императором. Императрица же явится прежде них, и одна, с обычными своими дежурными.
Я топнула ногой.
— Это ужасно! — вскричала я. — Император и не думал об этом вчера! Но что же мне говорить? Что мне делать?
— Послушайте, — сказал мне серьезно граф Сегюр, увидев мое волнение, — император, конечно, не думает требовать, чтобы вы уверяли всех этих дам, будто вы, по собственному вашему желанию, решились дать такой оборот вашим и их поступкам… Тут присутствует воля властителя, а кто не поймет этого, тем хуже для него. Ну, я иду… Угодно ли, чтобы я послал вам Нарбонна?
— А на
