Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

Глобальная встряска

Утром в понедельник 21 сентября 1931 года — почти одновременно с японской агрессией в Маньчжурии — Великобритания потрясла весь мир, отказавшись от золотого стандарта, хотя ее золотой запас еще не был исчерпан[527]. В течение месяца британскому примеру последовало еще 18 стран. Акции на Нью-Йоркской бирже обесценились вдвое — это был второй крах за полтора года. Соответствующая девальвация фунта стерлингов имела глобальные последствия, потому что Англия наряду с Соединенными Штатами играла роль главного мирового краткосрочного заимодавца[528]. Вскоре Лондон перешел на «имперскую свободную торговлю», которая была свободной только для британских доминионов — для других стран были установлены протекционистские тарифы, — и поспешно сколотил стерлинговый блок. Тем самым фактически была подведена черта под длительной эпохой, в течение которой Англия поддерживала открытый глобальный экономический строй[529].

Торжествующая «Правда» (22.09.1931) расценила отказ от золотого стандарта как «ослабление не только Англии, но и всего международного империализма». Такие марксисты, как Сталин, полагали, что капитализм не может функционировать без периодических кризисов. На самом деле структурные проблемы вылились в то, что стало известно как Великая депрессия, из-за решений, принятых людьми. Руководители центральных банков и их подпевалы уже давно верили в необходимость конвертируемости между валютами и золотом, однако система с фиксированным обменным курсом работает лишь в случае примерно одинакового макроэкономического положения ее участников (близкие уровни заработных плат и ценовой инфляции, дефицитов государственного и частных бюджетов, а также конкурентоспособности) и отсутствия потрясений. Сейчас же, столкнувшись с потрясением, финансовые власти решили поднять процентные ставки, тем самым усугубив проблемы. К тому же финансы все равно пошли вразнос. К концу года в США, цитадели мировых финансов, почти три тысячи банков разорились или претерпели поглощение при одновременном падении доверия и ВВП. Все это сопровождалось дефляцией цен на активы и товары, расстройством торговли и массовой безработицей[530].

Депрессия больнее ударила по Восточной Европе, чем по Западной, поскольку преимущественно крестьянские страны сильно пострадали из-за обрушения товарных цен, в то время как их правительства (за исключением чехословацкого) находились в зависимости от зарубежного финансирования, которое иссякло. Большинство восточноевропейских стран не спешили девальвировать свои валюты, опасаясь повторения гиперинфляции, но они закрывали банки, учреждали контроль над валютными операциями и торговлей, поднимали тарифы и откладывали или приостанавливали выплаты по внешним долгам, тем самым двигаясь в сторону автаркии, которая усиливала бюрократический произвол и сокращала влияние рынков, а также придавала дополнительный импульс авторитаризму, правому популизму и ксенофобии[531]. СССР тоже был преимущественно крестьянской страной, и, хотя экономические проблемы у капиталистов первоначально дали Сталину возможность ввозить в страну западные технологии почти в неограниченных масштабах, теперь он попался в ловушку, так как закупка этих средств производства зависела от товарных цен и зарубежного финансирования[532].

Сталина беспокоила возможность коллективного бойкота во главе с Францией, который мог оставить СССР без передовых технологий, и Орджоникидзе пришлось расшаркиваться перед германскими индустриальными светилами, в то время как Сталин обуздывал бунтарские поползновения немецких коммунистов[533]. В свою очередь, Берлин столкнулся со сжатием зарубежных рынков и ростом безработицы и понемногу приходил к мысли о том, что безумное строительство социализма, затеянное Сталиным, может оправдать себя. Было подписано двустороннее торговое соглашение, согласно которому СССР получал пролонгированные кредиты под гарантии немецкого правительства на 28 месяцев — более долгий срок, чем обычно. Советское правительство давало обязательство использовать эти средства для закупки по низким ценам германского промышленного оборудования еще на 300 миллионов марок[534]. Предполагалось, что эта сделка подстрахует мощный индустриальный рывок 1931 года и на какое-то время сделает невозможным страшный антисоветский бойкот. Немецкий экспорт в СССР резко вырос, вдвое превысив уровень 1929 года. Однако соглашение не покончило с жестокой проблемой советского платежного баланса[535]. Советское правительство даже не сумело получить выгоды от девальвации фунта стерлингов, поскольку в экономическом плане снова впало в зависимость от Германии[536].

Зависимость Советского Союза от дорогостоящих краткосрочных кредитов — по большей части единственных доступных коммунистическому режиму — вызывала неустанную необходимость в погашении долгов при наступлении сроков платежа и получении новых займов. За 1929–1931 годы советский внешний долг более чем удвоился (в одном только 1931 году он вырос на 50 %), и в западной печати ходили слухи о грядущем дефолте. (В те годы дефолт объявили Турция и многие страны Латинской Америки[537].) 6 октября 1931 года британский поверенный в делах в Москве писал в Лондон, что жестокий кризис советского платежного баланса вкупе с неспособностью выполнить плановые задания на 1931 год даже вынудят Москву отказаться от ускоренной индустриализации и коллективизации[538]. Надежды надеждами, но ухудшение условий торговли и ситуации с тарифами действительно вынудили советское правительство ограничить импорт потребительских товаров и даже средств производства[539]. Тем не менее оно скрупулезно платило по своим долгам. Необходимость делать это частично объясняет продолжение экспорта зерна, несмотря на тревожные прогнозы по урожаю и низкие мировые цены[540]. Одни только лишения, навязанные народу государством, позволили СССР избежать внешнего дефолта.

Борьба с кулацким саботажем

По сравнению с хорошим урожаем 1930 года, который официально оценивался в 83,5 миллиона тонн, но в реальности составлял скорее 73–77 миллионов, урожай 1931 года дал где-то от 57 до 65 миллионов тонн зерна. Это грозило сокращением хлебного экспорта, но Сталин не стал делать расчетов и продолжал метать молнии по поводу «либерализма» сельских функционеров, неспособных искоренить «кулаков»[541]. Кроме того, он поощрял ужесточение гонений на веру и разрушение церквей[542]. Тем не менее он с неохотой согласился на небольшое снижение планов по хлебозаготовкам для Поволжья, Урала, Сибири и Казахстана, в наибольшей степени пораженных засухой, не пожелав сокращать планы для Украины и даже повысив их для Северного Кавказа (эти регионы засуха в основном не затронула)[543]. 31 октября 1931 года Микоян заявил на пленуме ЦК, что накануне жатвы «мы ожидали сезона хлебозаготовок с самыми радужными надеждами»[544]. Региональные партийные боссы, получив слово, говорили правду: засуха и скверный урожай делали невозможным выполнение даже сниженных планов. Сталин, который выходил из