Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский

несчастных, как и он, детей в театре много. Девочки расправляли у больших зеркал банты, а мальчики шептались, собравшись кучками. Билеты были в четвёртом ряду, но сбоку. Два огромных белых банта, принадлежавших девочке, которая сидела перед Геннадием Андреевичем, закрывали половину сцены. Но он вначале не расстроился, потому что ему было чем заняться. Он обдумывал проект ракеты, которую они задумали с Володей. Сегодня у него на повестке обдумывания был бикфордов шнур. Но по мере продвижения действия спектакля внимание Геннадия Андреевича перемещалось на сцену. И вот он уже был готов, если бы были под рукой ножницы, отрезать эти банты вместе с косами. Ведь Тильтиль и Митиль разговаривают с хлебом, огнём, молоком и даже насморком. И все идут искать Синюю птицу, которая должна помочь больной внучке феи. За ужином он восторженно рассказывал о том, что видел в театре, и уже совсем не жалел, что мама его насильно вела туда сквозь январскую пургу.

И, когда встал вопрос, куда отвезти Марусю во время каникул, Геннадий Андреевич совершенно нетерпящим возражения голосом сказал Анюте: «Мы пойдём смотреть “Синюю птицу”. Это потрясающий спектакль!»

Метели в тот день не было, но мороз пощипывал за нос и щёки. Геннадий Андреевич вместе с Марусей вприпрыжку скакал по Тверскому бульвару, предвкушая встречу со своим детством. Банты на Марусю решили не навязывать, чтобы не мешать мальчику, который может сидеть за ней и смотреть спектакль. Марусе нечего было расправлять, как другим девочкам у зеркала, и она рассматривала фотографии артистов, пока Геннадий Андреевич стоял в очереди в буфет за газировкой. Билеты были почти туда же, где Геннадий Андреевич каких-то двадцать пять лет назад сидел с мамой. Прозвенел третий звонок. В зале потух свет, и начался спектакль.

Вечером, когда на кухне они пили чай, а Маруся рассказывала маме, какой прекрасный спектакль они смотрели, Геннадий Андреевич молчал. Он замолчал сразу после того, как закрылся занавес и стихли аплодисменты. Наверное, он мог бы расплакаться, как в детстве, от обиды. Но слёзы остались в детстве, так же, как и сказка о Синей птице…

Дом у Надежды Александровны был большой. По пути она рассказала, что это дом мамы её мужа. А у мужа есть ещё сестра. И вот сам большой дом был разделён почти пополам. Им, правда, досталось чуть больше. Всё же Геня, так звала Надежда Александровна своего покойного мужа, был старшим и претендовал на большее. Но все жили дружно, хоть и разделялись стеной в доме и забором во дворе. Геннадию Андреевичу предложили две небольшие комнатки с отдельным входом через малюсенькую терраску, на которой помещался старый холодильник, пролёжанный диван и круглый стол с вазой для цветов. Большую часть огромного участка занимал огород, засаживаемый в мае картошкой. А в углу стояла большая стеклянная теплица, в которой в изобилии выращивались огурцы. Сперва можно было бы подумать, что Надежда Александровна приторговывает овощами на рынке – зачем ей столько картошки и огурцов. Но семья у них была большая, и весь урожай расходился по многочисленным родственникам, которые, нужно отдать им должное, время от времени приезжали, помогая возделывать огород. Это всё Геннадий Андреевич узнал, пока они сидели на тёплой кухне и пили чай с вареньем из чёрной смородины, а курносый внук Надежды Александровны в это время под столом играл с рыжей кошкой.

– Ну что, всё тебя устраивает? – спросила хозяйка Геннадия Андреевича. Она почти сразу перешла на «ты», сохраняя деревенские традиции, хоть и была учительницей на пенсии.

– Да, всё очень хорошо. А если ещё есть и речка, то вообще прекрасно.

– Ну куда же в деревне без речки. Она у нас не очень, правда, большая, но в зной летний окунуться можно. Да и для детишек есть запруда. Так что не сомневайся, не пожалеешь.

Геннадий Андреевич оставил задаток в двадцать рублей, взял расписку и телефон дочки Надежды Александровны, мамы курносого мальчугана, которая жила с мужем в Москве. Уходя, он ещё раз обернулся, как бы прощаясь с домом, и отправился на станцию. Медленным шагом за двадцать минут он дошёл до перрона с типовым домиком для кассы и скамейкой. Ему повезло, и электричка пришла минут через пятнадцать. Дедушкин тулуп и унты надёжно сохраняли тепло, и он совсем не замерз, хотя после обеда заметно похолодало.

Анюта встретила Геннадия Андреевича в своём любимом ситцевом платьеце.

– Рассказывай, как съездил? Вижу, что удачно, – пока Геннадий Андреевич снимал унты и тулуп, Анюта держала в руках его тапочки.

– Я всё сделал. Задаток оставил. Накорми меня, я кроме чая ничего не ел весь день.

Геннадий Андреевич сиял как начищенный самовар. Обстоятельно рассказывал жене, шумно прихлёбывая её фирменный борщ, и про буфет, и про электричку, и про знакомство с Надеждой Александровной. Рассказал он и о курносом мальчугане с веснушками как у Маруси, и про огород с картошкой. Рассказывая, Геннадий Андреевич видел перед глазами летнюю картинку. И казалось ему, что они будут жить если не в раю, то где-то очень рядом. Он будет просыпаться рано утром, выходя босиком во двор, глубоко вдыхать свежий летний подмосковный воздух и радоваться. Радоваться тому счастью, которое теперь у него есть – у него есть семья. Его семья, семья Геннадия Андреевича. И он, Геннадий Андреевич, ответственен и за Анюту, и за Марусю, и за того, кто появится на свет в конце осени…

Рифма к рифме

***

Я не писатель, не поэт,

Не кибернетик, не эстет,

Не футболист и не актер,

Я не рыбак и не позер.

Я не художник, не строитель,

Не огородник, не учитель,

Не моделист и не эксперт,

Я не певец, не интроверт.

Я не умею ничего

И вместе с тем умею всё.

Всего немного, по чуть-чуть,

И в этом верно жизни суть.

Немного я пишу стихи

И прозу тоже для души,

Немного строю, чуть учу,

Пою, но нет, скорей мычу.

Копаю, сею, собираю,

Пеку, варю, салат строгаю,

Рыбешку я ловлю в пруду,

Гриб собираю я в лесу.

Болею за Спартак примерно,

Читаю мало – очень скверно.

Хочу успеть везде всегда,

И вскопана уж борозда.

Куда уменья положу,

Трудом и потом орошу,

Чтобы оставить малый след

Для будущих больших побед.

***

Бегу, спешу, не унываю.

Как тот стакан, наполненный до края,

Я выпиваю за глотком глоток

Всю жизнь. Пытаюсь выпить впрок.

Ведь так она прекрасна, коротка.

Везде успеть пытаюсь я.