Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума

учения. Групповым изнасилованиям подверглись многие тысячи женщин, и чаще всего это была лишь прелюдия к убийству. Здания поджигали; дома, музеи и магазины разграбляли, при этом офицеры часто забирали себе лучший антиквариат и прочие ценности. Эта оргия насилия длилась шесть недель, начиная с 13 декабря. Точное число погибших и жертв изнасилований никогда не будет установлено. Официальная цифра в китайских учебниках истории – 300 тысяч, и это символическая приблизительная оценка. В некоторых японских подсчетах указывают значительно меньшее число. Но преступления такого масштаба не сводятся только к статистике. После войны на Токийском процессе проводились параллели с Освенцимом. Пусть и неточные, сравнения отражали, насколько эти преступления шокировали общественное мнение.

Что думала о резне в Нанкине Ёсико, неизвестно. Она не упоминает об этом ни в своей книге, ни в опубликованных статьях. После нашумевших авантюр в качестве командующей Цзинь в Маньчжоу-го в 1933 году она вернулась в Японию, где стала знаменитостью и вела себя соответственно, часто доставляя окружающим изрядные хлопоты. Метания между Китаем и Японией до тех пор, пока ее пребывание в одной из стран не становилось нежелательным, вошли у нее в привычку. Она быстро теряла ко всему интерес. Ее частную армию расформировали, предположительно потому, что Ёсико не желала следовать примеру китайских милитаристов: она считала, что их сопротивление японской экспансии лишь усугубило положение в Китае. Здесь она была последовательна. Как бы ужасно ни вели себя японцы на материке, главными врагами Ёсико оставались Чан Кайши и его националисты. Поскольку во время резни в Нанкине она находилась в Токио, то, вероятно, не знала о масштабе японской жестокости, не говоря уже обо всех кровавых подробностях. Падение китайской столицы описывалось в японской прессе как великая победа. Все, что происходило после, подвергалось строгой цензуре. Ёсико до сих пор хвасталась своими неустанными стараниями «построить рай в Маньчжоу-го»[108], но, по-видимому, понимала, что в Китае ситуация вышла из-под контроля, и порой публично критиковала политику Японии. В ее словах, возможно, звучали нотки морального возмущения, но и явная досада из-за того, что погибших в Китае японских солдат почитали в военных храмах Японии как героев, а маньчжуров хоронили в безымянных могилах в пустыне. В ее заявления о готовности сотрудничать с японской стороной все чаще просачивалось чувство уязвленной гордости, даже негодования, выливаясь в напряженность, которая так и не нашла выхода. Возможно, это усугубило зависимость Ёсико от опиатов.

За три месяца до начала варварской Японо-китайской войны у моста Марко Поло Ёсико произнесла одну из своих самых впечатляющих речей. Ее пригласили на встречу выпускников школы в Мацумото. Мероприятие проходило вечером в здании городской ратуши. Было холодно. От порывов ветра с соседних гор становилось еще более промозгло. Огромная толпа собралась снаружи, чтобы хоть мельком увидеть знаменитую Ёсико. Внутри едва хватало стоячих мест. Ёсико осунулась и выглядела изможденной. Она регулярно делала уколы морфия, окружающие были в шоке, когда она на глазах у всех задирала кимоно и втыкала в бедро иглу. Ей потребовалась помощь ассистента, чтобы взойти на трибуну, где ее представил мэр Мацумото. Ей совсем недавно исполнилось тридцать, но выглядела она намного старше.

Она начала речь со слов о том, как благодарны были бы ее соотечественники в Китае и Маньчжоу-го, если бы получили хоть долю того тепла, с которым ее принимала в тот вечер японская аудитория. Увы, продолжала она, Китай и Маньчжурия оказались в руках жадных японских головорезов, которые «терроризируют китайский народ». Японские дипломаты и военные зря рассказывают о китайско-японской дружбе, инициатива примирения должна идти снизу. Японская внешняя политика – сущая катастрофа. Она сказала: «Каждую войну я рискую жизнью и делаю все возможное, чтобы поскорее наступил мир… Я стала командиром не для того, чтобы воевать; я продолжила использовать всю свою власть командира, чтобы остановить боевые действия»[109].

Хотя Япония еще не стала тоталитарным обществом (ситуация значительно ухудшилась после начала войны в Китае), в 1937 году такая речь требовала большой смелости. Вся ее критика, пусть и завуалированная привычным мечтательным самолюбованием, все равно звучала очень едко. По каким бы причинам японским военным в Китае ни хотелось избавиться от нее, последнее, что им было нужно, это чтобы Ёсико поливала грязью японскую политику или привлекала внимание к страданиям китайцев. Не арестовали ее, возможно, потому, что она была очень знаменита в Японии и время от времени выступала от лица японской пропаганды. Она была обузой, но обузой полезной.

Ее славу подогрело опубликованное в 1933 году художественное описание ее жизни пера Сёфу Мурамацу, которое вскоре экранизировали (и неоднократно, в последний раз – на телевидении в 2008 году). Она давала интервью, писала популярные песни и никогда не упускала шанса выступить на радио. Есть довольно печальный ее снимок, где осунувшаяся Ёсико сидит у микрофона в белом мужском пиджаке и галстуке-бабочке. Ее коротко стриженные волосы зачесаны назад, на густо напудренном белом лице выделяются грустные глаза с накрашенными тушью ресницами.

Использование изображения согласовано в переписке

У Ёсико была сбивающая с толку манера перемежать рассказы о японских головорезах и их провальной политике с пропагандой о героических стараниях Японии в строительстве Новой Азии и коварных китайских военачальниках, которые стоят на пути этого высокого идеала. Вот что она рассказывает в мемуарах. Спектакль ее жизни, когда она, облаченная то в мужское китайское шелковое одеяние, то в женское японское кимоно, проповедовала о благостной расовой гармонии в Маньчжоу-го, был броской рекламой воинственных стратегий, которые и называли китайско-японской дружбой. По требованию она до сих пор могла в совершенстве исполнять свою роль.

После переезда из Маньчжоу-го, задолго до непосредственного вторжения в Китай, первым ее пристанищем в Токио было посольство Маньчжоу-го. Очередным спутником Ёсико был писатель, оратор, мошенник, биржевой спекулянт и светский лев по имени Ханни Ито. Они колесили по Токио в его лимузине «бьюик», ходили по ночным клубам, которые процветали в Японии до войны с Китаем и особенно до нападения на Перл-Харбор, которое положило конец этим «легкомысленным развлечениям» наряду с голливудскими фильмами, джазом и прочими формами «вражеской культуры». (Великий гимн американской демократии «Мистер Смит едет в Вашингтон» показывали в токийских кинотеатрах до самого нападения на Перл-Харбор.)

Ито, изящно сложенный, с набриолиненной прической, как у исполнителя шлягеров, сколотил состояние, скупая задешево акции после биржевого краха на Уолл-стрит. В своих финансовых махинациях он прислушивался к личному астрологу – так, по крайней мере, он говорил. Через группу друзей-астрологов он познакомился с разными чудаками