Под сенью храма - Константин Васильевич Беляев

«Акула!» — прозвали ее жители. Если бы не вечно улыбающееся, круглое, как медный таз, лицо, она походила бы на акулу, потому что первая набрасывалась на даровую еду и ела с жадностью.　

Но невзлюбили ее духовные сестры отнюдь не за то, что Матрона много ела, а за то, что в ней и на грамм не было корысти и лицемерия. Она не злословила и не каялась, никому не причиняла вреда, как всякое слабоумное существо, она просто ела и улыбалась.　

Гораздо вреднее были те, кто ее презирал. Они приходили ко мне с лживым смирением и кротостью, но, припадая к ногам, исподтишка рассматривали: добротна ли ткань на подряснике, хороша ли обстановка в комнате.　

Из рассказов Ольги Ивановны я знал, что жили монашенки в нашем и других селах группами, по пять-шесть человек на квартире. Зимою рукодельничали: вязали чулки, платки и торговали на «барахолках». Осенью, когда копали картофель, ходили по частным домам, предлагая свои услуги и помощь. Оплату брали натурой. А по весне продавали излишки картофеля в городе по тройной цене.　

Об Ольге Ивановне никто из них не проронил ни слова, и я подумал:　

— Видно, правду сказала Валентина Петровна, что старостиха — тайная игуменья монашенок. Они боятся ее.

Не знаю, почему, но я всегда с брезгливостью смотрел на монашенок, никогда не мог найти в себе столько любви и благости, чтобы простить очередную подлость, совершенную какой-либо духовной сестрой. Я-то знал, что смирение и кротость у любой монахини — фальшивые, так же, как фальшива вся система воспитания этих духовных рабынь.　

Да они и не могут быть другими. Ведь берут в монастырь малограмотных, экзальтированных, а то и запутавшихся в чем-либо девушек или молодых женщин и учат их: смирись и покайся и что бы ты ни совершила — да снимутся с тебя грехи! Жизнь в монастырях такова, что покорность воспринимается монашенками, как необходимая форма своего существования, а безответственность — единственное жизненное правило. Вот почему каждой из них ничего не стоит наклеветать на свою духовную сестру, устроить гадость «мирянину» и тут же с готовностью бухнуть в ноги и просить у пострадавшего прощения.　

Однажды, — я был тогда в Почаевском монастыре, — мне рассказали страшный случай.　

Одна пожилая монахиня более всех любила каяться и унижать себя перед людьми. И настоятели ставили ее в пример молодым послушницам. Бывало, позовет кто эту монахиню, она откликалась не иначе как:　

— Иду, я — окаянная!　

О себе она всегда говорила, как о страшной грешнице, окаянной.　

К этому привыкли. Как-то раз «окаянная» надзирала за молодыми послушницами в монастырской прачечной. Одна из девушек, забыв назвать старшую по имени, окликнула: 　

— Эй, окаянная!　

Надзирательница зачерпнула в ковш кипятку и плеснула девушке в лицо, зашипев со злобой:　

— Я тебе покажу, какая я окаянная.　

Вслед затем она опустилась на колени и, поцеловав у ослепленной ею девушки ноги, попросила прощения.　

Те, кто приходили ко мне за благословением, были не меньшими лицемерками. Каждая из них стремилась заверить меня, что только она честна и добродетельна, и, конечно, очень несчастна, а остальные — хитрые бестии, умеющие тайно устроить свою судьбу.　

У всех монашенок особое пристрастие к сплетням. Они любят вмешиваться в личную жизнь людей, делая вид, будто «болеют» о случившемся. Они подсказывают, советуют, как поступить, и тут же разглашают по всей округе самое сокровенное, что доверил им взволнованный человек.　

Они снабжали сплетнями и меня. Остановить их фальшивую исповедь священник не может: то будет нарушением таинства. И все-таки мне не раз хотелось записать на пленку магнитофона насквозь фальшивые признания монахинь и выставить их на всеобщее прослушивание.　

И будь моя воля, я даже повесил бы табличку:　

«Монахиням вход воспрещен!»　

5 марта

Снова заходила Валентина Петровна. Она как всегда оживлена и чрезмерно болтлива.　

— Все с нетерпением ждут вашей службы, — сообщила приятную новость.　

Я завел разговор об Андрее Петровиче Зубареве, похвалив его за серьезность.　

Валентина Петровна лукаво посмотрела на меня и сказала:　

— А знаете, ведь он — колдун!　

— Как колдун? — удивился я.　

— Колдун и знахарь, — подтвердила псаломщица. — Он лечит от всех болезней и заговаривает.　

— Как же он лечит? — полюбопытствовал я.　

Валентина Петровна рассказала, что к Зубареву обращаются по разным причинам: когда нужно парня к девушке приговорить, когда «разговорить», то есть внести разлад в любовь и дружбу близких людей, когда нужно «отчитать» от порчи и сглазу, вылечить «младенческую» болезнь у детей и по всякому другому поводу. Чаще всего к нему приезжают из дальних деревень.　

— И вот еще чем он знаменит, — заметила словоохотливая старушка. — Кто бы ни обратился к нему, он, впервые видя человека, называет его по имени, определяет возраст и вполне точно говорит о симптомах болезни, которой страдает больной.　

Я был поражен. Никогда бы не подумал, что такой солидный и, как мне показалось при первом знакомстве, развитой человек, как Андрей Петрович, занимался подобными фокусами.　

Рассказ об Андрее Петровиче не давал мне покоя.　

Утром я расспросил о Зубареве Андрюшу, и тот привел несколько случаев успешных исцелений от порчи и дурного глазу, которые якобы произошли с некоторыми монашенками.　

— А каковы у него отношения с Ольгой Ивановной?　

— Приятственные, — искренне определил Андрюша. — Ничего плохого меж ними никто не замечал.　

— А давно ли Андрей Петрович колдует?　

— Год назад. Как приехал, вскорости и слух прошел и начали к нему ходить люди, — пояснил сторож.　

Странно, почему же так зло отзывается Андрей Петрович об Ольге Ивановне? Это верно, что сам он хочет стать старостой. Но к чему ему церковные доходы, если он неплохо зарабатывает знахарской практикой? Совместить же обе должности невозможно.　

В полдень забежала Ольга Ивановна. Она предпринимает усиленные попытки привлечь меня подарками. Развернув сверток, она достала новый подрясник.　

— Вот уже лет двадцать храню, — возведя глаза к небу, промолвила Ольга Ивановна. — А зачем храню — не знаю. Остался подрясник от одного монастырского иеромонаха: заказал, а сам преставился. Куда же мне его теперь?　

Подрясник пришелся мне впору, и я предложил ей деньги. Но Ольга Ивановна отказалась.　

— Расходы на него я не несла. А хлопоты свои в счет не ставлю.　

Послушать ее медоточивые речи — мать родная не бывает милей. А ведь тигрица, право, тигрица!　

Между прочим, я спросил:　

— Правда ли, что Андрей Петрович колдун?　

Ольга Ивановна