После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

наш поступок и тот приговор, что за ним последовал. Самое большое влияние на то, как к нам стали относиться русские заключенные, оказал старший по камере («старшой», как его здесь называли). Будучи сам бывшим лейтенантом, он принял нас вполне благожелательно. Остальные не осмеливались противоречить ему, так как он, несомненно, был самой сильной личностью в нашей камере. Большинство признавало его лидерство и вело себя дружелюбно по отношению к нам.

Здесь нам довелось познакомиться с самыми необычными людьми. Например, с молодым лейтенантом небольшого роста, приговоренным к 6 годам принудительных работ за то, что был пойман на воровстве, когда находился в отпуске у своей сестры. Он первым поднял флаг над Бранденбургскими воротами, за что был удостоен звания Герой Советского Союза. Еще один обитатель нашей камеры получил 8 лет за хищения в магазине. Одноногий и одноглазый мужчина, который ходил на протезе, был приговорен к 5 годам за мошенничество. Остальные украли немного зерна с колхозных полей в период голода, за что получили от 5 до 10 лет. Рабочим, повредившим станки, давали от 3 до 10 лет.

Похоже, годам здесь придавали мало значения. То, за что у нас наказывали месяцами, здесь оценивалось годами заключения. Типичным был случай со слесарем Хайнрихом, которого приговорили к 10 годам заключения за то, что он не донес на своего незаконно сбывавшего бензин директора, который, кстати, был приговорен к 15 годам. Для сравнения: маленькому украинцу с постоянно бегающими глазами дали 6 лет за то, что во время ссоры он ударил свою мачеху. Здесь было много молодых парней, которые не вышли на работу. Им присудили по 6 месяцев каторжных работ.

За короткое время я получил здесь массу впечатлений. Лежа в углу на земле под нарами, я не мог уснуть и проводил время в думах о том, что со мной случилось. На сегодняшний вечер в этом помещении находилось 98 заключенных, как доложил старший по камере дежурному офицеру. На полу рядом со мной лежали пятеро моих товарищей – на всех заключенных не хватало нар, несмотря даже на то, что они размещались в два яруса, от стен и практически до самой двери с двумя глазками для наблюдения за нами. Высоко наверху находились три небольших зарешеченных окна, а в середине комнаты стояли два небольших стола с двумя скамейками у каждого из них. Прямо у выхода находилось ведро, использовавшееся вместо туалета.

Бывший майор, который был приговорен еще в 1944 году в Венгрии за вымогательство или еще за что-то и получивший 10 лет, пользовался здесь всеобщей популярностью как великолепный рассказчик. Он начинал свои истории, как настоящий сказочник: «Как-то очень давно…» Местом действия являлся Париж, а персонажами богатый молодой аристократ и бедная, но красивая девушка-продавщица. Я довольно легко понимал содержание и пользовался случаем, чтобы пополнить свой словарный запас. Оттель и Зигфрид, которые всего три месяца назад называли меня сумасшедшим за то, что я так упорно изучал русский язык, теперь были довольны, так как я понимал эту речь и мог переводить для них. Под монотонный голос рассказчика я наконец засыпал.

Прошло уже несколько дней. Они тянулись один за другим, мало отличаясь друг от друга. Еще до подъема, который здесь происходил в пять часов утра, самые ранние пташки уже были готовы совершить утреннее омовение в составе первой партии заключенных, которые отправлялись в умывальную комнату. Одновременно они пользовались случаем посетить туалет. Нас водили в умывальную комнату поочередно камерами. Мы не были похожи на прочих заключенных. Как правило, надзирателю приходилось водить нас в умывальную комнату тремя группами, чтобы там смогли побывать все обитатели камеры. У старых заключенных имелись потайные места в умывальной и туалетах, которые использовались для обмена новостями с другими заключенными, ведь все бывали там, как минимум, один раз в день. Никакой контроль со стороны надзирателей не мог помешать им обмениваться записками. После утреннего туалета двое дневальных с помощью швабры мыли помещение камеры, за что им полагалась дополнительная порция еды. Потом следовала команда: «Приготовиться к поверке!» Вскоре появлялся дежурный офицер. Те, кто мог, занимал сидячие места на нарах, остальные вставали. После окончания переклички дежурный офицер спрашивал, есть ли у кого-нибудь просьбы. Можно было попросить бумагу и писчие принадлежности; иногда заключенные просили о встрече с начальником тюрьмы.

После поверки наступало время завтрака, который раздавали через небольшое окошко в двери. Завтрак состоял из жидкого супа, 600 граммов хлеба на весь день и небольшого кусочка сахара. Рыба либо плавала в супе, либо раздавалась отдельно. С 10 до 10:20 нас выводили на тюремный двор размером 20 на 20 метров, полностью изолированный от внешнего мира. На обед выдавали примерно по пол-литра такого же супа, что и на завтрак. Затем до 18:00 мы могли играть в шахматы, домино или другие игры или заниматься чем-то другим. Вечером еще раз выдавали суп, а после вечерней переклички все должны были лечь спать. Забираться на верхние нары запрещалось. Раз в неделю нас водили в баню, а одежду обрабатывали от паразитов.

На второй день пребывания здесь нас сфотографировали для уголовного дела.

Население в камере постоянно менялось: приводили новых заключенных, а старых забирали. Мои уши успели привыкнуть к голосам рассказчиков. Мне много раз довелось беседовать с местными жителями, и я узнал от своих сокамерников многое такое, чего, являясь военнопленным, который никогда тесно не общается с местным населением, в других условиях никогда не имел бы возможности узнать. Из разговоров между заключенными я узнал, что каждый может получить свободу, заплатив определенную сумму государственному обвинителю. Сокамерники рассказали мне, как в начале дела прокурор сообщал им, какую именно сумму они должны заплатить за свое освобождение. Здесь же я узнал и истинное отношение этих людей к своему правительству и к коммунизму. Естественно, каждый много говорил об этом даже в присутствии информатора, о наличии которого нас предупредил в первый же день благодушно настроенный к нам украинец.

Здешние обитатели, которые вот-вот отправятся в ссылку на несколько лет и не знают, когда вернутся оттуда и вернутся ли вообще, ждут освобождения от большевиков американцами. Имя президента США звучало для этих людей особенно значительно. В Трумэне они видели чуть ли не Бога, который принесет им свободу. Они следили за политическими событиями с пристальным интересом и много говорили о том, что чувствуют приближение новой войны. В разговорах со мной они утверждали, что не намерены больше сражаться. Манеру общения между собой наших сокамерников можно назвать как угодно, только