Дневник, 1917-1921 - Владимир Галактионович Короленко
Понемногу все-таки мне и Косте удается смягчить настроение. Мы говорим, что нельзя допускать слепой мести, что возможны ошибки, что вообще нужно помнить о человеколюбии… Ну и прочее, что говорили всегда большевикам и петлюровцам… Когда мы сообщаем, что на улице до самого вечера лежал труп Ямпольского, расстрелянного по очевидному недоразумению, то некоторые искренно изумлены.
— Как!.. Да ведь он был сегодня здесь!.. Я его знал. Безобиднейший человек.
— И я… и я!..
— А теперь он лежит мертвый, — говорит Ляхович.
Многие искренно возмущены. Среди других — смущение. Для меня очевидно, что кто-то здесь распорядился этим подлым делом. Эта искупительная жертва меняет настроение большинства. Они прислушиваются к тому, что мы говорим о гнусности и нелепости таких расстрелов. Заведующий контрразведкой дает слово, что больше бессудных расстрелов не будет и что он успокоит в этом отношении арестованных… Мы проходим мимо полуоткрытой двери, сквозь которую видим арестованных, тесно набитых в комнате. Тут вместе и женщины и мужчины, — точь-в-точь как в первые дни в чрезвычайке… Лозунги разные — человеческое озверение одинаково.
Когда мы уже среди темноты возвращались домой, навстречу попался Пав. Ник. Малама. Он торопился к коменданту. Арестовали пока домашним арестом больного Ил. Ос. Немировского! Обвиняют в том, что он был председателем военно-революционного трибунала и подписал более 100 смертных приговоров. Малама взволнован. Немировский не только не подписывал смертных приговоров и не был никогда председателем военного трибунала, но Малама сам — один из самовольно освобожденных Немировским, за что тот был предан суду военно-револ‹юционного› трибунала. Я даю ему карточку к Миролюбову, а мы с Костей идем к Семенченку. У него остановился полковник Старицкий, и он надеется на его содействие. Малама говорит, что по некоторым разговорам казаков и по некоторым очень двусмысленным инструкциям часовым — можно опасаться бессудной расправы («эту квартиру надо очистить»). Времени терять нельзя, я не уверен, что Маламе удастся чего-нибудь добиться, и потому решаюсь отправиться туда, на Кобищаны. К нам присоединяется Дм. Матв. Фролов32. Речь идет о том, не может ли Старицкий дать кого-нибудь сопровождать нас из военных…
Старицкий, — высокий военный (не родня полтавскому Старицкому), отказывается. Он не вправе даже подойти к часовым и т. д. Тогда Семенченко по телефону вызывает милицию. Приходит начальник милиции Дебольский и три милиционера. В это время Фролов отправляется к добродушному Агапееву, будит его, тот уже нацепил генеральские погоны, и мы решаемся идти с ним. Но в это время мне приходит в голову зайти по соседству к Маламе. Подходим к дому, звоним. В доме темно. Если кто выглянет в окно, то увидит чуть не целый отряд, окруживший дом, и испугается. Наконец, мелькает свет. Милиционер влезает на окно, стучит и объясняет, что Короленко хочет говорить с Павлом Николаевичем. Скоро (после переговоров со мной) дверь отворяется. Малама выходит на крыльцо. Оказывается, все уже сделано. К Немировскому отправились с Маламой два офицера, строго приказали часовым вести себя скромно, а завтра явятся для допроса…
Все, значит, сделано. Милиция провожает меня до моих дверей, и под начальством своего начальника (Цебольского) отправляется в другое место. Дебольский назначен уже, кажется, городским головой Семенченком. Человек интеллигентный. Знает Пешехонова33 и Мякотина34, впечатление довольно приятное.
На следующий день — вчера все еще известия о расстрелах и о стихающих, но еще не вполне стихших грабежах… Утром в квартире Немировского собирается целая компания: тут Малама, Сулима, католический священник, — все им освобожденные от тюрьмы. Является заведующий контрразведкой, записывает фамилии свидетелей и берет с собой Сулиму и Сподина, который тоже явился с женой. Жена сообщает мне, что от пережитых волнений бедняга Вас‹илий› Степанович стал что-то заговариваться…[47]
Инцидент кончен. Выступает другой. Арестовали доктора Генса. Это левый социалист-революционер. Был комиссаром здравоохранения, действовал в духе смягчения жестокости. Мы с Праск‹овьей› Сем‹еновной› отправляемся в Европейскую гостиницу. Здесь тон уже другой… Прасковью Семеновну встречают тоже знакомые, которых она посещала в тюрьме… Генс, оказывается, уже освобожден.
Освобождена и Чубова, которая приходила ко мне и рассказывала домашним, что она и все арестованные пережили ужасы. Ямпольский был с ними. Когда она передавала деньги пришедшему к ней человеку, Ямпольский сунул в деньги записку, на которой был адрес дома № 1 по Садовой, т. е. мой или Ляховича. Офицер увидел записку, прочел ее, кричал что-то о том, что никто не может мешаться в их дела и никто не заступится. Потом скоро за Ямпольским явились двое. Один — огромный и мрачный, настоящий палач. Увели… остальное известно. Застрелили среди белого дня и бросили на Сретенской улице…
Говорит, что с ночи тон изменился. Успокоили всех, что бессудных расстрелов не будет. Приказали часовым никому не выдавать арестованных и т. д. Это, очевидно, действие приказа Штакельберга, нашего посещения с Ляховичем и посещения Павла Ник‹олаевича› Маламы…
Нам сообщают еще о том, что арестован меньшевик Ласман. Мы с Пашенькой расспрашиваем о нем. Офицер заходит в комнаты арестованных, спрашивает Ласмана, но его нигде нет… Может быть, уже где-нибудь лежит, как и бедняга Ямпольский…
Еще накануне разнесся слух, что последний эшелон не уехал… Началась канонада и машинист сбежал. Все бросились с поезда врассыпную. Говорят также, что где-то под Яреськами или Сагайдаком перехвачен поезд с исполнительным комитетом. Алексеев и Дробнис будто бы повешены… У меня сжимается сердце… В числе последних, стремившихся на вокзал, когда мы оттуда уезжали, — я увидел Дитятеву. Это молодая девушка, искренно убежденная большевичка, прекрасная натура, детски чистая и преданная. Это она несла ночью 2 миллиона из казначейства для детских колоний. Она совершенно забывала о себе, думая только о других и о деле… Что-то теперь с нею?.. Какая судьба постигла этого полуребенка, созданного из того психического материала, из которого создавались святые, и кинутого теперь в эту дикую свалку?..
20 июля (2 августа)
17 июля (старый стиль) был у нас Серг‹ей› Петр‹ович› князь Львов35, муж нашей знакомой по Ессентукам Ел. Ив. Львовой. Он занимает у добровольцев видное военное положение. Производит приятное впечатление, но… начался разговор на разных языках. Меня он не застал, беседовал с семьей… грабительский погром, три дня производившийся в Полтаве, называет народным гневом, разразившимся над евреями, и т. д. Человек очень благовоспитанный и потому, когда пришел ко мне во второй раз, то уже мы на разных языках не говорили.
Я отдал в возобновившийся «Полтавский День» статью, в которой говорил о событиях, о грабежах и т. д. А.
