Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм
Проблематичным во все эти годы оставалось то обстоятельство, что правительство и Конгресс упорно отказывались что-либо менять в квотировании доступа иностранцев в США, хотя война уже началась и стала мировой. В портовых городах Европы тысячи беженцев с трепетом размышляли, успеют ли они собрать бумаги, необходимые для того, чтобы можно было достичь спасительных берегов Америки. Однако даже Рузвельт, зная о ноябрьских погромах 1938 года, отказался подписать законопроект, предусматривавший увеличение квоты на евреев, желающих перебраться в Штаты. Шла война, и на эмигрантов из Германии стали посматривать как на врагов. В Калифорнии ввели комендантский час, с раннего вечера и до утра выходить на улицу было нельзя. Такому полуночнику, как Ремарк, мера эта должна была казаться божьей карой.
Тем не менее США стали самой важной среди стран, принимавших беженцев и изгнанников. Кроме уже названных, на мели там оказались Лион Фейхтвангер, Людвиг Маркузе, Эрнст Толлер, Франц Верфель, Оскар Мария Граф, Рихард Бер-Гофман, Альфред Нойман, Герман Брох, Бруно Франк, Эмиль Людвиг, Альфред Польгар, Альфред Керр, представители «Франкфуртской школы» Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер и Герберт Маркузе, психоаналитик Эрих Фромм, дирижеры и композиторы Бруно Вальтер, Отто Клемперер, Ханс Эйслер, Арнольд Шёнберг, Эрих Вольфганг Корнгольд, знаменитый физик Альберт Эйнштейн, многие актеры и режиссеры, в том числе Макс Рейнхардт, Эрвин Пискатор, Фриц Ланг, Вильгельм Дитерле, Фриц Кортнер, Петер Лорре, Элизабет Бергнер. Многим из них удалось пересечь океан только с риском для жизни. Центрами немецкой эмиграции в Америке можно назвать окрестности Лос-Анджелеса, где располагались крупнейшие киностудии страны, и Нью-Йорк, поблизости от которого находился Принстонский университет, гарантировавший некоторым немецким ученым (одно время и Томасу Манну) работу и хлеб. В этих двух местах с осени 1939 года жил и работал писатель Эрих Мария Ремарк.
Таков фон, на котором развивается действие его романов об эмиграции. Сам Ремарк как эмигрант обладает определенными привилегиями, но это положение не может заслонить перед зорким оком писателя жизнь других эмигрантов, а их он встречает в Штатах повсеместно. И видит, как мучительно переживают они свою брошенность и никчемность, с каким трудом сводят концы с концами, каким оскорблениям и унижениям подвергаются, как трагически складывается судьба многих из них. И может, и умеет в свои сорок лет поставить себя на их место. Скажем несколько прозаичнее: писатель увидел и почувствовал, что материал плывет ему навстречу, и он стал вбирать и впитывать его в себя, ибо обнаружил в нем свою тему. Разве все эти люди не были «потерянным поколением», заброшенным на чужбину, не знающим, на что ему надеяться и что ожидает его в будущем? Разве История не превратила их в обломки, которые носит по своим волнам безжалостная стихия жизни? Фронтовик Пауль Боймер, вернувшийся с войны Эрнст Биркхольц, эмигранты Йозеф Штайнер, Равик и Йозеф Шварц, рассказывающий ночью, в лиссабонских кафе, о своих мытарствах и злоключениях, — все они стали аутсайдерами в раздираемом противоречиями буржуазном обществе.
Да, Ремарк был независим в своих поступках, слава и деньги служили ему защитой, однако эмиграция накладывала свой отпечаток и на его жизнь. Покинув Германию, он тоже стал безродным. «Писатель без Отечества? О чем же ему писать? В чем черпать вдохновение?»
Американское издание своего первого романа об эмигрантах Ремарк снабдил эпиграфом, который можно рассматривать как лейтмотив и всех его следующих книг о жизни изгнанников: «То live without roots takes a stout heart» — «Человеку нужно сильное сердце, чтобы жить без корней». В этих словах отражаются борьба, страдания, гибель его героев. Все они оказываются выброшенными из привычной, благополучной, часто буржуазной среды и вынуждены сразу же начать борьбу за выживание, к которой они не подготовлены своей прежней жизнью. Они лишились своих корней. Загранпаспорт, вид на жительство, ночлежка, ломоть хлеба насущного, плохо оплачиваемая работа или лавка, приносящая скудный доход, — вот что занимает теперь их мысли и определяет характер их действий. Они чужие в чужой стране, они не чувствуют себя в безопасности, они беззащитны перед лицом бездушной бюрократии. Их судьба определяется властью мелкого чиновника погранконтроля, уличного полицейского, вездесущего доносчика.
«Возлюби ближнего своего»
Уже название первого романа, обращенного к этой тематике, указывает на то, с какой прямо-таки экзистенциальной серьезностью Ремарк берется за ее освоение. «Возлюби ближнего своего» — в этих взятых из Нагорной проповеди словах призыв, надежда и отчаянное «и все же, все же», которое Ремарк противопоставляет бесчеловечному времени. Харли Ю. Тейлор полагает в своей работе о Ремарке, что выбор названия «provides another example of Remarque”s irony»[59], и обосновывает свою догадку бессердечным (и нехристианским) поведением многих героев романа. Однако этим тезисом игнорируется, пожалуй, более глубокая интенция, заложенная Ремарком не только в этой книге, не говоря уже о том, что ирония вообще не является весомым стилистическим средством его эпического творчества. Более того, юмор Ремарка, его насмешливое отношение к патетическим фразам того времени и той действительности, которые окружают его героев, отмечены явным стремлением вывести читателя из состояния глубокого потрясения, вклиниваясь в него саркастическими и циническими диалогами или оценочными суждениями очевидца того или иного страшного события. Такие элементы трагикомедии давно входили в стратегию повествования, которой придерживается этот писатель. Многие эпизоды романа свидетельствуют: Ремарк верит в гуманистические начала нашего бытия и отступать от этой веры он не намерен — вопреки всем ужасам своего времени. «Возлюби ближнего своего» — это, таким образом, один из тех категорических императивов, который писатель Ремарк выдвигал в противовес нравственно распущенному миру. И делает он это не с иронией, а в высшей степени серьезно. Потоки беженцев, движущиеся в наши дни по всему земному шару, и отношение к ним богатых стран Запада показывают, что точка зрения Ремарка на эти явления не утратила своей актуальности.
Главные герои «Возлюби ближнего своего» проходят через все, чем эмиграция может испытать человека на прочность. Молодой «полуеврей» Людвиг Керн, изучавший медицину, встречает во время полицейской облавы в Праге своего соотечественника Йозефа Штайнера, изгнанного из Германии по политическим мотивам. Он старше Керна и постепенно становится для него мудрым, отзывчивым «учителем» в жизни, единственный смысл которой заключается в отчаянной и беспощадной борьбе за выживание. Как и в случае с молодыми протагонистами в книгах, действие которых происходит в веймарские годы, мужание Людвига Керна изображается в стиле романа воспитания. Пауль Боймер, Эрнст Биркхольц, Роберт Локамп — они тоже мужают в экстремальных жизненных ситуациях, когда усвоенный в юности кодекс буржуазной морали утрачивает свое значение. Рукопашная в траншее, возвращение в родной город, ставший чужим, жидкая похлебка на ужин в годы экономического кризиса и, наконец, эмиграция — все это суровая школа жизни. Ремарк приставляет к своим, в сущности, юным героям людей, которые прошли путь горьких испытаний, не поступившись своим достоинством, не потеряв уважения к самим себе. Рассказчик делает их указующими маршрут, потому что они не рушатся в рушащемся мире; потому что искру гуманности не погасить никаким грузом пережитого; потому что они не хотят допустить, чтобы жизнь погребла под собой их готовность мыслить и действовать.
Станислав Катчинский в «На Западном фронте без перемен», Георг Рахе в «Возвращении», Отто Кестер из «Трех товарищей» и теперь Йозеф Штайнер — вот кого славит Ремарк как истинных героев и разумных воспитателей.
Это история о человеческом величии и человеческом ничтожестве. Керн бежит через границу в Австрию, потом в Швейцарию, а затем и в Париж, встречая на своем пути — в убогих эмигрантских отелях, в тюрьме, при попытке выжить, торгуя парфюмерией, — добровольных «помощников» и вездесущих «управдомов», служащих, зацикленных на исполнении приказов и соблюдении «порядка», бюрократов кафкианского покроя, садистских клевретов бездушной «реальной политики». Ремарк делает набросок «Человеческой комедии» своего порочного, уродливого века.
