Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский
Главная ёлка огромной страны, как и положено, находилась в Кремле. Там же, в Кремле, а именно в Кремлёвском Дворце Съездов, устраивалось самое большое новогоднее театрализованное представление. Билеты туда достать было сложно, но залы на каждом представлении были забиты радостными школьниками разных возрастов. Билеты разыгрывали в бригадах и отделах. Их распределяли в профсоюзных организациях между теми, кто на протяжении года участвовал в общественной жизни предприятий народного хозяйства. Их доставали «по блату», радуясь, что ребёнок на всю жизнь запомнит это грандиозное представление.
В те времена не было современного понятия волонтёр, но добровольные помощники в виде избранных пионеров московских школ, помогали по мере своих сил организаторам мероприятия. Один из этих пионеров был ваш покорный слуга. Уж не знаю, как я туда попал, но с присущей мне обязательностью я через день, как было установлено графиком, просыпался «с первыми петухами», тогда как большинство моих одноклассников нежились в тёплых постелях. Продираясь сквозь пронизывающую зимнюю утреннюю метель, я брёл по заснеженному Калининскому, предъявлял свой пропуск постовому милиционеру у Кутафьей башни и, проходя в ворота Троицкой башни, спускался по ступенькам, которые вели во второй подъезд Кремлёвского Дворца Съездов.
Два, а порой и три представления в день мы помогали малышам раздеться и устроиться в удобных креслах зала. Перед представлением мы водили хороводы, а после представлений следили за тем, чтобы детишки не сорили фантиками, получив заветные подарки в виде башен Московского Кремля или стилизованных красных звёзд.
Между представлениями мы были предоставлены сами себе и облазили все доступные помещения Кремлевского Дворца Съездов. Наши растущие организмы нуждались в регулярном приёме пищи, которую нам предоставляли в банкетном зале на последнем этаже. Куриный бульон с яйцом, пюре с котлетой и компот уничтожались мгновенно, и немного осоловевшие пионеры уже не так резво хороводили в фойе, получая замечания от старших товарищей в красных галстуках.
Как правило, все представления были по мотивам русских народных сказок, с обязательным выходом Дедушки Мороза, которого нужно было звать вместе со Снегурочкой в самом конце. Тут даже заскучавшие школьники включались в этот многоголосый хор, стараясь перекричать соседа и краснея от напряжения. Уверен, что по замыслу организаторов так и должны были заканчиваться все представления. Но порой что-то шло не так. То Снегурочка по каким-то причинам не могла выйти из-за кулис, оставаясь в темнице Дядьки Черномора или Кощея Бессмертного. То Дед Мороз выходил на сцену до того, как многотысячный детский хор начинал его звать. А пару раз Дед Мороз так и не вышел, как его не звали. Мы решили, что он растаял по пути, а его голос, который звучал на весь зал (фонограмма ведь не могла остановиться) раздавался точно из той лужи, которая была перед входом.
Всё это было внутри, и мы не могли видеть то, что происходило после представления. Родителей в Кремлёвский Дворец Съездов не пускали, и всех детишек с одинаковыми подарками в руках выводили на улицу и водили кругами как в аэропорту чемоданы. А родители, выкрикивая имена своих детишек, проталкивались сквозь крепкие спины и выдёргивали своих сыночков и дочек. Слёзы радости и горечи несколько смазывали впечатления от увиденного представления. Но подарок, крепко сжатый детскими ручками, возвращал в сказочный мир новогоднего представления.
В конце каникул, бонусом, мы получали бесплатно билет на представление. Не очень понятно, зачем он нам, если мы знали всё наизусть, разве что только из-за подарка.
Давно это было…
Давно это было…
Помните, как в том фильме: «Каждый советский человек хотя бы раз в жизни отдыхал в Сочи!» Немного перефразируя, тоже самое можно сказать о советских школьниках и пионерских лагерях. Многие мои одноклассники каждое лето минимум одну смену проводили в пионерских лагерях. А потом привозили в школу нескончаемые истории о зубной пасте на румяных девчачьих щеках, страшилках после отбоя из серии «В тёмном, тёмном…», печёной картошке в лесу за забором лагеря и, конечно же, о заключительном огромном пионерском костре с песнями под гитару.
Я в своей жизни в пионерских лагерях был два раза. Один еще будучи дошкольником. Помню я-то время слабовато, кроме, пожалуй, приобретённого там умения мести до последней песчинки пол в палате (я был вечным дежурным, потому что был самым маленьким в отряде) да умения истирать сосновую кору об асфальт так, что получались лодки, запускаемые в ручейки, которые образовывались от дождей вдоль того же самого асфальта.
Второй же раз это было уже счастливое пионерское детство. Я не очень тогда любил смену обстановки и готовился провести лето на даче, но хозяева наших двухкомнатных хором в тот год отказались от сдачи, и я отправился на две смены в подмосковный лагерь «Лесная сказка». Нужно сказать, что лагерь этот был от коломенского завода, который производит электровозы. Поэтому москвичей во всем двадцатиотрядном лагере было по пальцам перечесть. Одним из них был я.
Место для лагеря было выбрано прекрасное – в лесу, в месте слияния двух рек – Оки и Осётра.
Я не знаю, как так получилось, но в первую смену я попал в отряд, где все были старше меня года на два. Тогда это казалось пропастью. Я было приготовился опять применять своё венично-уборочное мастерство, но произошло неожиданное. На глазах у отрядного пионервожатого, высокого крепкого молодого человека, я подрался. Конопатый парнишка кричал мне: «Эй ты, москвич, иди сюды». «Меня Дима зовут», – сквозь зубы отвечал я своему оппоненту. А он, видя, как сжимаются мои кулаки, и чувствуя своё силовое превосходство, не унимался: «Эй, ты, москвич, иди сюды». Мы кубарем катались по террасе дома, где жили. Весь отряд стоял вокруг нас, а пионервожатый пытался расцепить этот клубок. Всё же нас расцепили, а я стал «сыном полка», и меня старались все опекать. Особенно была приятна опека девочек и пионервожатой, которая почему-то жила в комнате пионервожатого, в которой была одна раскладушка, стул и тумбочка. А с мальчиком этим мы потом переписывались несколько лет, и его письма где-то у меня на антресолях сохранились. Может быть он