Проклятое искусство - Вадим Алексеевич Козин
Итак, сейчас я лежу в холодном классе без света. И не могу побриться. Физическая уборная за тридевять земель. Водопровода также не имеется. Да, в Тымовске невозможно без возмущения читать научно-фантастическую книгу «Что будет через четыре года». Она здесь вызовет либо гомерический хохот, либо припадок бешенства.
Вчера перенесли концерт на сегодня из-за дождя. Клуб протекает и в зрительном зале, и на сцене. Ну, в зрительном зале во время дождя зрители смогут сидеть под зонтиками, а вот на сцене будет немного сложнее исполнять опереточные дуэты.
Кабалов ушел опять, сказав, что придет завтра к 12 ч. дня. Он ночует у билетерши, у которой два сына: 17—18 лет. Он, очевидно, страстно желает попасть в лагерь и получить статью за мужеложство. Это какой-то заведомый идиотизм. Если он — активный, то ему парни могут набить морду, а если — наоборот, то дело еще может сойти. В этом сарае, именуемом кинотеатром, было страшно холодно. Ветрова играла, как разварной судак. Вот действительно горе-несчастье.
Уже 24 часа. Пора, Козин, спать! Печка заглохла. Глаза слипаются. Для Кабалова же наступает пора оживленной деятельности. Если бы это знала Белозерская. Пора спать... спать и видеть чудесные сны.
28.09.56. 6.20
Осень окончательно утвердилась, сопки из ярко-зеленых превратились в ярко-оранжевые, золотые, багряные. Там, где растет рябина, в особенности красив лиственный убор осенних сопок. Здесь, на Сахалине, листья рябины приобретают осенью особый малиново-кровавый цвет. На фоне темно-зеленых елей и ярко-золотых берез рябиновые кроны создают незабываемое зрелищное впечатление. Если бы художник точно передал на полотне эти цветосочетания, ему бы не видевшие осеннюю сахалинскую природу никогда не поверили. Левитановская золотая осень — мертвая выцветшая гравюра в сравнении с сахалинской осенью. Даже банальные лопухи здесь гигантских размеров, они пытаются не отстать в своей осенней расцветке от берез и рябин. Но зима здесь, очевидно, безрадостна и некрасива.
Концерт, к моему удовлетворению, отменили. К несчастью же, купил еще один приемник у Толика-шофера, по-моему, с ультракороткими волнами, немного попорченный. Ну, это моя последняя покупка и трата денег. Больше я ничего покупать не буду.
Кабалов опять ушел к своим мальчикам. Оказывается, один вышел из тюрьмы, а по другому брату тюрьма плачет. Какой Миша все-таки бесстыжий, свою педерастию он уже не желает скрывать. Пошляк и наглец! Удивляюсь, как мать этих парней его не гонит вон, неужели она не догадывается, почему артист трется около ее сыновей. Боже, сколько разговоров будет вокруг Кабалова в Магадане, я не представляю.
Наконец я купил себе черного вельвета на пиджак.
29.09.56. Николаевск-на-Амуре
На аэродроме около автобуса Кабалов уже успел познакомиться с каким-то парнем, которого через минуту звал Юрой и говорил с ним на «ты». Шпанистого вида парень, товарищ Юры, предложил Кабалову какие-то женские серьги. Этот педераст, чтобы не упустить Юру, который ему понравился и который, очевидно, сам был не прочь познакомиться в «этом» смысле, чтобы чем-то помочь этой шпане, подошел к Федоровой, уже сидящей в автобусе, чтобы показать эти говенные сережки. Она подумала, что он ей подает сережку, которая выпала у нее из уха. Увидев же, что это не ее серьга, и убедившись, что ее обе целы, она отдала ее обратно Кабалову. Тот, будучи пьяным, выронил ее на пол автобуса. В это время пришли Островский и я, и мы решили уже трогаться. Второй парень закричал, что пусть Кабалов возьмет вторую сережку и заплатит двести рублей, либо отдаст исчезнувшую серьгу. Получился скандал.
Наконец сережку все ж таки нашли. Нашел ее приглянувшийся Кабалову Юра. Тогда второй закричал: пусть Кабалов даст нашедшему на литр. Я не выдержал и сказал, что, если эти два типа не покинут машину, я сейчас же вызову милицию и у них проверят документы. Ребята быстро смылись. Кабалов настолько обнаглел, что я диву даюсь, как он не боится, ведь его могут посадить за педерастию.
В общем, приехали в гостиницу, и сейчас я уже лежу в постели и пишу новой ручкой про кабаловские дела.
30.09.56. 6.30
Сегодня день Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Сегодня день именин моей матери: Веры Владимировны Ильинской-Паниной. Моя дорогая мамуля, поздравляю тебя с днем твоего ангела. Ты для меня не умерла. Ты живешь и здравствуешь. Ты только живешь от меня далеко-далеко и по известным причинам не можешь вернуться домой.
Мои восприятия в самом юном возрасте в связи с этим днем начинаются с цветов. Ранним утром традиционно посыльным приносилась огромная корзина гиацинтов, сразу наполнявшая квартиру своим благоуханием. Этим знаком уважения давал о себе знать брат отца Николай Гаврилович отовсюду, в каком бы месте земного шара он ни находился. Гиацинты всегда украшали огромный столовый стол. Их расставляли полукругом вокруг раскидистой пальмы, стоявшей посреди огромного круглого стола. За этот стол свободно усаживались 24 человека.
Сегодня в Ленинграде состоится розыгрыш трехпроцентного займа. В честь дня матери я купил одну облигацию. Мне кажется, что она должна выиграть. Я ее никогда не продам. Это облигация матери.
Сейчас в Ленинграде полпервого дня. Вспомнилась опять та тяжелая жизнь и разлад в семье после революции. Бедная мать, как она страдала, и как я был несправедлив. Как бы мне хотелось прильнуть к тебе и поплакать на груди у тебя. Но это невозможно. Как ужасно. Я пишу эти строки и реву. Дорогая моя мамочка. Родная моя ладушка. Никого у меня нет. Никому я не передам своих сокровенных мыслей. Я умру с ними, умру навсегда виноватый перед тобой. Прости меня. Я потерял твою могилу. Но ты всегда в моем сердце, пока оно еще
