Россия и Европа - Николай Яковлевич Данилевский

возникавшей Пруссией, для которой Польша была настоящим камнем преткновения на ее пути. Непререкаемое право России, честолюбие Пруссии, оправдываемое жизненной необходимостью, алчность Австрии, которая в лице представительницы своей Марии Терезии плакала, но брала, и, наконец, безурядицы Польши привели эту последнюю к гибели. Падение Польши совершенно изменило политическую группировку государств. Россия и Германия сделались соседями, но частью старая привычка, частью другие причины взяли верх над требованиями здравого политического интереса. Франция вместо того, чтобы искать дружбы и опоры против своего антагониста Германии в действительно могущественной России, продолжала по старой памяти мечтать об исчезнувшей и всегда слабой Польше. Наполеон I, мало склонный к сантиментальности в политике, ясно понял положение дел и дружественно обратился к России, сначала еще в 1800, а потом в 1807 году. Продолжению этого союза помешали уже русские предрассудки, и когда во время Турецкой войны 1828 и 1829 годов они готовы были рухнуть, их подогрела революция 1830 года, возбудившая русскую легитимизмоманию и революциофобию, – да простят мне эти варварские слова. С другой стороны, польский мятеж 1830 и 1831 годов вновь подогрел франко-польские симпатии! Все это усилилось революцией 1848 года и Восточной войной. Таким образом, этот ряд напрасных столкновений, натянутых, недружелюбных отношений, ратное товарищество французов и поляков, польские агитации, сочувствие к политическим изгнанникам произвели в России политико-дипломатическое предание; во Франции же – настоящий народный предрассудок, не могущий уже выслушивать голоса здравого политического расчета.

Естественное покровительство Россией православных интересов на Востоке и взятая на себя Францией роль поддержки интересов латинства, после того как самый нравственный источник его – римско-католическая вера – иссяк уже в душах французов, усиливает еще больше этот антагонизм. То, что для Франции времен Людовика Святого было бы естественным, необходимым образом действий, становится теперь лишь новым предрассудком, который мы назвали католическим.

Так представляется дело, конечно, только с политической точки зрения; с высшей же исторической точки получает оно совершенно иное значение и объяснение. Франция, как мы видели, есть истинный, так сказать, нормальный представитель Европы, главный практический проявитель европейских идей с самого начала европейской истории и до настоящего дня. Россия есть представительница Славянства. И вот, вопреки всем расчетам политической мудрости, всем внушениям здравого политического расчета, эти два государства, так сказать, против воли своей, становятся почти постоянно враждебными соперниками, с самого начала их деятельных взаимных сношений, и этому антагонизму не нынче, конечно, предстоит окончиться.

Обстоятельства, как бы руководимые высшей силой, перед которой ничтожны все комбинации человеческого разума, слагаются так, что отношения, проистекавшие из требования порядка вещей низшей сферы или категории исторических явлений, уступают требованиям высшей исторической сферы, пересоздаются по ее нормам. В круге исторических событий, объемлемых явлениями германо-романского культурного типа, Франция была постоянным соперником и врагом Англии и Габсбургского дома; но при расширении исторической сферы, при столкновении Германо-Романского мира со Славянским, не только Англия и Франция примиряются и начинают действовать заодно против России, но последние войны Франции с Австрией и Австрии с Пруссией ведут к тому, что Австрия становится как бы под покровительство Франции. Таким образом, эта последняя, будучи, как мы сказали, истинным представителем Европы, становится главным врагом Славянства на всех театрах действия: в Турции, в Австрии и в Польше. Непреодолимым током событий принуждается страна, называющая себя защитницей всех угнетенных народностей, или прямо принимать сторону утеснителей Славянства – турок, мадьяр и немцев, или брать под свою опеку ту славянскую народность, которая изменила своему племенному знамени.

Итак, заключим мы, вопреки всем расчетам политической выгоды, Россия должна будет видеть и Францию, наравне с Англией, в числе главных своих врагов и противников при решении Восточного вопроса.

Из деятельных сил Европы в их отношениях к России и Славянству остается нам рассмотреть еще одну Пруссию. Задача этого государства, столь блистательно им начатая еще во времена Великого Фридриха, столь блистательно им продолженная под руководством Бисмарка, но далеко еще не конченная, заключается, бесспорно, в объединении Германии, в доставлении немецкому народу политической цельности и единства. Цель эта недостижима без помощи и содействия России. В самом деле, ни Франция, ни Австрия – под страхом самоуничтожения – не допустят ни распространения прусского преобладания на Юго-Западную Германию и на австро-немецкие земли, ни обращения уже достигнутого в Северной Германии преобладания в полное прусское единство. Северо-Германский союз с 30 миллионами подданных, еще не совершенно объединенных новой для них государственностью, предоставленный своим собственным силам, не может, конечно, бороться против 70 или 80 миллионов при недружелюбном расположении Юго-Западной Германии, при самом невыгодном стратегическом положении, при враждебности Дании, при возможности быть окруженным с трех сторон, ибо преобладание Франции на море открывает для нее и все северное прибрежье Германии. Правда, Фридрих Великий совершил некогда такое, и, по-видимому, даже еще большее чудо, но не без благоприятствовавших, однако же, ему обстоятельств. Да и Фридрихи не всегда под рукой.

Как поэтому ни покажется это странным почитателям прусского военного могущества, которого, впрочем, в известной и весьма значительной мере мы и не думаем отрицать, Пруссия и в новом своем виде Северо-Германского союза, и после озарившего ее блеска славы на полях Садовой находится, в сущности, в том же политическом положении, как в последние годы Семилетней войны, как перед кампанией 1806 и 1807 годов, как в 1813 году во время войны за германскую независимость, то есть что не только ее политическая сила и могущество, но, может быть, даже самое ее существование зависят от тесного дружественного отношения к России. Да будет здесь кстати упомянуто, в каком жалком заблуждении находятся те ультраостзейские патриоты, которые воображают, что в видах охранения их мнимых привилегий можно угрожать России прусской силой и воодушевлением германского патриотизма. Этим можно пугать разве только детей, да и то малых и неразумных.

Утверждая это, мы не думаем унижать Пруссии, не отдавать справедливости ее политическому могуществу, ее военной силе, ее умению употреблять ее с ловкостью и искусством; мы говорим только, что ее положение как в географическом, так и в политическом смысле так невыгодно, что и этих значительных сил недостаточно не только для расширения прусского могущества вопреки Франции и Австрии, но, может быть, даже и для сохранения уже приобретенного; и что поэтому союз с Россией ей необходим. Конечно, и для России важна помощь Пруссии, ибо ни на какую другую, в Старом Свете по крайней мере, ей рассчитывать невозможно. Но дело в том, что, как ни важно для России благоприятное ей и Славянству решение Восточного вопроса, она может его долго и очень долго ждать; вопрос