Россия и Европа - Николай Яковлевич Данилевский

В одном из прежних своих сочинений, да и в разбираемых теперь статьях, г. Соловьев проводит ту мысль, что осуществление христианского идеала должно выразиться по отношению к мысли в теософии, то есть в христианской религиозной философии и науке; по отношению искусства и вообще воздействия человека на природу – в теургии; а по отношению к взаимным отношениям людей и к человеческому обществу, то есть в политике в обширном значении этого слова, – в теократии. Теософию, хотя, конечно, еще неполную и несовершенную, мы уже имеем в религиозной философии; что такое и как должна проявиться теургия, это, вероятно, еще покажет нам автор. До сих пор едва ли кто имеет о ней ясное понятие, – я, по крайней мере, его не имею; во всяком же случае, теургическая деятельность может наступить лишь по осуществлении христианской политики. Следовательно, главная потребность настоящего времени, главная цель, к достижению которой надо стремиться, заключается в теократии. Но ее и искать нечего – она давно уже осуществлена на Западе в папстве. Ограничиваясь, однако, только частью христианства, эта теократия не имеет полного характера вселенскости, настоящей кафоличности, и потому несовершенна.

Прельстительное, соблазнительное, подкупательное действие такой идеи на ум, философски, или, вернее, метафизически настроенный и потому склонный к схематической симметрии, понятно. Симметрическая схема этой троичности должна непременно осуществиться. Мы видели, как сама фактическая последовательность исторических явлений не могла устоять против подобных стремлений. Они все затуманивают, все собой заволакивают: и чувство религиозной истины, и подавно уже чувство национальности. И вот г. Соловьев видит далее в русском народе народ по преимуществу теократический; ему, следовательно, и предстоит совершить великий подвиг соединения разрозненного, осуществление вселенской теократии, дабы на ее основании и при ее помощи осуществилась во всем блеске и славе теософия в теории и теургия на практике. Призвание это, как оказывается, должно состоять не в провозглашении миру новой великой идеи, а в великом нравственном подвиге, подвиге, состоящем в великом акте самоотречения, духовного самопожертвования, который русский народ уже два раза совершал в более низких сферах деятельности: раз при призвании варягов, а другой раз при Петре. Следовательно, и тут, как бы в подтверждение верности и логичности вывода, основательности надежд, опять является та же соблазнительная тройственность и симметричность. Оценивать значение совершенных уже подвигов мы не станем, но приступить к оценке того, который нам еще предстоит, необходимо. В одном, конечно, согласится со мной и г. Соловьев: что самим величием подвига еще не дóлжно соблазняться, потому что даже и самоотречению, и самопожертвованию, этим величайшим нравственным подвигам, как и всему на свете, есть предел и мера, и эти предел и мера – истина. Истине, конечно, можно и дóлжно все принести в жертву! А лжи? Нужно, следовательно, прежде чем приступить к жертве, взвесить и оценить с величайшей осмотрительностью то, чему нас призывают принести величайшую из возможных жертв.

Зло, устранить которое мы приглашаемся актом самоотречения, есть разделение церкви. Разделение церкви! – да разве это вещь возможная? Если под церковью разуметь вообще религиозное или даже и христиански-религиозное общество, то почему же нет! – и разделение и подразделение, и всякое дробление вполне возможны, да и на деле множество раз повторялись. Но если разуметь под церковью таинственное тело Христово, тело, коего Он глава, и одушевляемое Духом Святым, – а ведь так понимает церковь г. Соловьев, – то ведь тело это есть святой таинственный организм в реальном, а не в метафорическом только смысле; а ежели организм, то и индивидуальность – особь особенного высшего порядка. Как же может тело это разделиться, оставаясь живым, сохраняя свою живую индивидуальность? Недопустимость, невозможность этого очевидны. Итак, возможно только или отделение, то есть отпадение от церкви, или же так называемое разделение должно быть чем-то кажущимся, несущественным, то есть не более как прискорбным недоразумением. Другой альтернативы тут нет и быть не может. Следовательно, предстоит рассмотреть: если было отделение, отпадение, – то кто, чем и когда отпал? Если же так называемое разделение церквей было лишь прискорбным недоразумением, то чем можно его рассеять и устранить?

Чтобы приступить к решению первого вопроса, кажется мне, всего проще держаться тех рубрик, которые сам г. Соловьев выставил в № 19 «Руси» 1883 года в виде девяти вопросов:

1) «Постановления Вселенских соборов о неприкосновенности Никейской веры относятся ли к содержанию этой веры или же к букве Символа Никео-Константинопольского?»

Не обинуясь отвечу: к содержанию, и притом в том самом смысле, как понимает эти слова сам г. Соловьев в статье «О расколе в русском народе и в обществе»[131], где говорит: «Точно так же и разность в чтении Символа между господствующей церковью и старообрядцами могла бы иметь значение для веры и благочестия только в том случае, если бы ею затрагивался догматический смысл Символа, то есть если бы ею изменялось выражаемое в сказанном члене Символа понятие и определение о Духе Святом. Догматичны и общеобязательны определения Символа лишь в силу их смысла, ибо тут смысл может быть одинаков для всех народов и времен, может иметь вселенское католическое значение, которое никак не принадлежит отдельным речениям и буквам».

Затем г. Соловьев предлагает прямо 2-й вопрос: «Содержит ли в себе прибавление Filioque[132] непременно ересь?» Но мне кажется, что по логической последовательности тут один вопрос пропущен, так что вопрос о еретичности вставки должен был оказаться уже третьим, который сам собой разрешается ответом на второй – пропущенный. Мы позволим себе поэтому его вставить:

2) Изменение Никео-Константинопольского Символа, введенное Римской церковью, относится к содержанию ли веры или только к букве Символа?

К букве Символа относится, по справедливому объяснению самого г. Соловьева, то различие, которое замечается в чтении его Православной Церковью и старообрядцами, то есть вставка или выпуск слова «истинного», не изменяющее смысла, потому что, во всяком случае, все, приписываемое в этом члене Символа Духу Святому, приложимо только к Богу истинному, а само слово было бы только плеоназмом. Ну а Filioque, исповедание исхождения Духа Святого не от Отца только, но и от Сына, – разве также только плеоназм и необходимо подразумевается при исповедании исхождения Его от Отца, так же точно как подразумевается истинная Божественность Духа Святого при исповедании прочих частей этого члена Символа? Ведь вопрос именно в этом заключается, в том, как г. Соловьев поставил его в своей статье о