Россия и Запад - Федор Иванович Тютчев
На днях вы прочтете в «J<ournal> de St-P<étersbourg>» наш ответ на обвинительный акт Римской курии против нас.
Нельзя довольно сочувствовать высказанной вами истине, что, в наше время, главная ответственность лежит на обществе, а не на правительстве – в этом заключается целое направление, и очень желательно, чтобы «Москва» проводила его как можно более последовательно…
Аксакову И. С., 8 января 1867
И. С. АКСАКОВУ 8 января 1867 г. Петербург
Петерб<ург>. 8 генваря 1867
Теперь я, кажется, в состоянии передать вам с большою достоверностию впечатление, производимое вашею «Москвою» на разумное большинство здешней публики, – оно в высшей степени благоприятное. Только те, которые рассчитывали на скандал, чувствуют себя несколько озадаченными.
Что особенно порадовало всех здравопонимающих – это – при неизменности направления – для многих неожиданная безжелчность тона. В данных обстоятельствах – это сила.
И в самом деле – прежняя резкость тона была бы теперь сущим анахронизмом. То, что прежде называлось славянофильскою идеею, сделалось теперь – силою вещей – общим достоянием, она, т<ак> ск<азать>, распустилась в действительности… Не странно ли бы было сохранить за нею, в изложении, ту запальчивую исключительность и нетерпимость, на которые вызывали ее прежние отношения. Да и притом сто́ит только привести в сознание ту историческую минуту, что мы теперь переживаем, – если нельзя еще сказать: «Annibal ante portas [27]», – не подлежит, однако, сомнению, что день великого столкновения все ближе и ближе.
Хотя бы даже и затянулся еще, на несколько времени, восточный вопрос, но мирно он ни в каком случае разрешиться не может. – Был ли бы какой смысл, ввиду предстоящих событий – перед лицом наступающего неприятеля, – заводить из-за пустяков споры и ссоры в собственном лагере?
Мы имеем теперь полную возможность весь нам присущий оппозиционный элемент обратить с большою разумностию против наших настоящих, несомненных противников. Тут есть где расходиться полемическому задору и над чем вдоволь испробовать свою руку… И вот почему тон, усвоенный «Москвою», сказался всем вполне соответственным тому, чего так логично-настоятельно требует данная минута.
Да и как, при несколько трезвом, спокойном взгляде на окружающую среду, не убедиться, что у нас – в обществе ли, в правительстве ли – все, еще идущее наперекор национальному стремлению, есть не что иное, как недоразумение, несознательность, просто отсталость, что все наши Европейцы – вне всякой действительности и скоро очутятся в такой среде, что даже и в виде призраков им нельзя будет продолжать свое существование и они просто испарятся. Вот почему, чтобы придать им какое-либо серьезное действительное значение, надобно прибегать, как, напр<имер>, Катков, к самым фантастическим ухищрениям. – Я нисколько не отрицаю возможной их зловредности – и даже очень значительной, – но этой зловредности по неразумию следует противудействовать не катилинариями, даже не сарказмом, а спокойным, по возможности, и разумным разрешением дела.
Все это, я знаю, как оно ни кажется просто до пошлости в теории, требует на практике – особливо для некоторых натур – геройского самообладания и поистине христианского смиренномудрия.
Все ваши передовые статьи отлично хороши, особливо статья в № 6. Тут вопрос весь и с кореньем. – Вот в чем и доселе несомненное превосходство вашего учения над всеми прочими – оно вернее, потому что глубже.
Господь с вами. Обнимаю вас и жену вашу.
Ламанскому В. И., апрель 1867
В. И. ЛАМАНСКОМУ Апрель 1867 г. Петербург
Вторник
Намедни, заговорившись с вами, я совсем забыл, любезнейший Владимир Иваныч, об уплате моего долга.
Ваше предисловие к книге Штура превосходно, и желательно было бы, при случае, перепечатать его, хотя бы сокращенно, в политической газете, в «Голосе», напр<имер>. Весьма кстати щелчок Тургеньеву, как последнему выражению худшего из русских нигилизмов – нигилизма нравственного и душевного бессилия.
Ну что́ если надежда, что славяне наши надумаются наконец и воспользуются предстоящим случаем, чтобы заявить о себе перед Европой словом: Мы. – Неужто в них еще нет довольно самосознанья, чтобы понять, что только заявлением своей солидарности с Россиею по польскому вопросу они заставят Европу признать их силою…Отчего же поляки – несмотря на всю свою практическую бестолковость – в принципе несравненно сознательнее наших дорогих славян и не упускают случая, чтобы не заявлять о своей солидарности с Западом?
Простите, до свидания.
Ф. Тютчев
Аксакову И. С., 18 апреля 1867
И. С. АКСАКОВУ 18 апреля 1867 г. Петербург
Петербург. Вторник. 18 апреля 1867
Прежде всего, друг мой Иван Сергеич, дайте обнять себя и от души поздравить и вас и жену вашу с великим праздником и наступающим днем рожденья Анны. – Я в долгу у вас за два письма. Первое из этих писем было, можно сказать, последнею посмертною передовою статьею «Москвы». Такую оно получило здесь гласность и известность. Я читал его встречному и поперечному, т. е. заставляли читать, сообщил кн. Горчакову, и теперь наконец письмо это успокоилось в собрании автографов графа Сергея Апраксина, большого вашего почитателя, который выпросил его у меня.
Сочувствие к «Москве» несомненное и общее. Все говорят с любовью и беспокойством: не умерла, а спит, и все ждут нетерпеливо ее пробуждения… Но вот в чем горе: пробудится она при тех же жизненных условиях и в той же органической среде, как и прежде – а в такой среде и при таких условиях газета, как ваша «Москва», жить нормальною жизнию не может, не столько вследствие ее направления, хотя чрезвычайно ненавистного для многих влиятельных, сколько за ее неумолимую честность слова. – Для совершенно честного, совершенно искреннего слова в печати требуется совершенно честное и искреннее законодательство по делу печати, а не тот лицемерно-насильственный произвол, который теперь заведывает у нас этим делом, – и потому неизменившейся «Москве» долго еще суждено будет, вместо спокойного плавания, биться как рыбе об лед.
Поездка государя в Париж пока дело решенное… 13-го будущего мая он отправится туда через Берлин и в сопровождении прусского короля пробудет в Париже неделю, потом через Штутгарт, Карлсруэ проедет в Варшаву и Ригу… Едет с ним гр. Петр Шувалов. В Париж, как говорят, будет призван из Константинополя Игнатьев. – Поедет ли в Париж, это еще под спудом, а между тем от этого обстоятельства и зависит, по-моему, все значение этого дела. –
