Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века - Александр Фёдорович Строев
Граф Михаил Петрович Румянцев (1751–1811) [757] , граф Николай Петрович Румянцев (1754–1826) [758] , граф Сергей Петрович Румянцев (1755–1838) [759]
Пятница 6 октября 1775
Два русских графа господа Румянцевы [Romanzow], младшие сыновья знаменитого маршала Румянцева[760], прибыли сюда на прошлой неделе из Голландии и остановились в Австрийской гостинице.
Сии юные господа обучались наукам в Лейденском университете и военным искусствам в Страсбурге. Их сопровождает гувернер, достойный человек, они не станут задерживаться надолго в нашей столице и отправятся отсюда в свое отечество.
Известность, кою снискал маршал Румянцев в войне, что российская императрица вела с турками, и почести, коими сия государыня осыпала его, заслуживают того, чтобы здесь были изложены некоторые подробные сведения о сем роде и успехах, способствовавших его возвышению.
Отец[761] маршала Румянцева, блестящий офицер, получил свою долю милостей и благодеяний от Петра I и продолжал пользоваться кредитом и в царствование императрицы Анны, но, будучи отправлен к качестве посла в Константинополь после мирного соглашения 1739 года, повез столь многочисленную свиту и наделал столь огромных расходов, что совсем расстроил домашние дела. Его супруга[762], хоть и водила тесную дружбу с императрицей Елизаветой, никогда ничего для себя не просила и оказывала услуги лишь тем, к кому питала привязанность, в особенности к иноземцам.
Герой Крыма, юный Румянцев был послан в Берлин для постижения наук и выучился там двум языкам, французскому и немецкому, но стал говорить на втором еще лучше, чем на первом.
В кампанию 1757 года он был еще лишь бригадиром, в следующем году произведен в генерал-майоры, и генерал Фермор[763], подойдя к Кюстрину, отрядил его в сторону Шведта, дабы занять оба берега Одера. Будучи атакован прусским королем у Цорндорфа[764], Фермор дал о том знать Румянцеву, тот же, вместо того чтобы тотчас выступить на подмогу своему генералу, соединился с ним лишь в Ландсберге чрез два дня после битвы.
Следующей зимой в качестве наказания Фермор назначил его командующим в Мариенвердере в герцогской Пруссии и ушел с армией, оставив там одного. Проходя через город, маршал Салтыков[765] приказал ему следовать за собой. Румянцев не имел случая отличиться, но, не желая бездействовать, во время битвы при Франкфурте[766] похитил у какого-то австрийского драгуна взятого в плен офицера, измазал шпагу в крови убитых и раненых и предстал пред маршалом со своей добычей. Характер Румянцева был известен, и его появление вызвало всеобщий смех, еще усилившийся, когда мгновением позже явился австрийский драгун отстаивать свои права и требовать вознаграждения.
Румянцев продолжал служить и в 1760, и в 1761 году, в сей последний год ему была поручена осада Кольберга. До того момента он не имел возможности проявить свой военный талант и показал оный пред сим городом, который русские уже бесплодно атаковали в 1758 и 1760 году, но честь взять его была уготована и принадлежала Румянцеву, как взятие Трои – стрелам Геракла, коими Филоктет бил врагов.
Румянцев прибыл на место в сентябре месяце. Пруссаки поставили редуты весьма плотно один к другому, и оные прикрывали город с самой уязвимой стороны, а справа от них стояла легкая стража и простиралось Балтийское море, там-то Румянцев и атаковал три редута со стороны моря и счастливо взял их.
Между тем принц Фридрих Вюртембергский, находившийся во главе пехотного и кавалерийского корпуса, нашел способ прорвать линию обороны, чем, по правде, задержал взятие города, но способствовал усилению в нем голода, ибо с моря город блокировала русская эскадра.
Для проведения осадных работ к Румянцеву был командирован некий француз Молина[767], слывший лучшим инженером в русской армии. Он подал своему генералу отчет о том, сколько фашин и габионов, мешков с песком и шерстью, брусьев и прочего понадобится для сей операции. Он вместе с тем высказался за то, чтоб отыскать все принадлежности в округе и начать осаду без промедления по причине скорого наступления осени и опасности непредвиденных обстоятельств.
Русские вообще весьма медлительны в принятии решений, и Молина, беспрестанно подстрекавший своего генерала, утомил своей живостью и великой дотошностью Румянцева, который истребовал ему на смену Гербеля[768]. Тот не участвовал ни в каких иных осадах, кроме мемельской, самой по себе не весьма поучительной, но будучи рожден в России, сумел лучше приспособиться к намерениям командира.
Наконец в ноябре месяце со стороны моря было начато рытье подкопа. Оно велось по разумению нескольких инженеров в низших чинах. Сам Гербель ни разу не появился в ходах сообщения и не заходил дальше насыпи, а Румянцев полагался лишь на донесения, что тот ему подавал.
Некий француз, пехотный майор, работая ночью во главе 500 саперов, заметил при свете луны, что ход сообщения, который они рыли, открывается продольному огню противника и что пред ними является батарея из 12 орудий. Он послал за инженером, отвечавшим за подкоп, но тот словно в воду канул. Вместо него явился саперный сержант, который заявил, что одному Богу известно, что им теперь делать. Француз приказал остановить работы и отвел своих людей в безопасное место, а всю оставшуюся ночь на него писались жалобы. На следующий день Гербель, поднявшись и увидев, как майор марширует во главе своего батальона, как следует его избранил и пригрозил разжаловать, но полковник сего майора, прошедший все осады во Фландрии и Брабанте на предыдущей войне, заступился за своего офицера, и к нему прислушались еще и потому, что ни Румянцев, ни Гербель ни шагу не ступали без его советов.
Наконец 15 декабря город сдался, поелику продовольствия не хватало, а среди прусских солдат, что замерзали на своих постах, начался мор.
Румянцев был весь горд, что взял столь важный город, и почитал уж себя вторым Александром. Месяц спустя его тщеславие получило новую и более богатую пищу.
Только вступив на престол, Петр III тотчас вызвал Румянцева в Санкт-Петербург и выказал полное доверие, ибо тот обучался в Берлине (а в глазах сего русского монарха то была особая в своем роде заслуга). Он поставил его во главе войск, что должны были выступить в Данию, но падение Петра III развеяло триумфы и славу, коими Румянцев чаял себя покрыть. Переворот столь сильно подействовал на него, что, удалившись в Данциг, он безвылазно провел там шесть месяцев, прежде чем решиться на возвращение в Россию, где ему тем не менее был оказан добрый прием. Он стал губернатором Украины, и власть его оказалась тем более обширна, что гетманские полномочия были упразднены.
Из всех русских генералов Румянцев отличался наибольшей учтивостью. Он был вежлив и ласков со всеми, впрочем чересчур увлечен своей внешностью, полагая, что в оной сочетаются Марсова горделивость и Адонисова изысканность и утонченность черт, не слишком старателен и вполне равнодушен к учению. Вкус ко всему прусскому проявлялся в нем весьма сильно: принеся однажды маршалу Салтыкову кивер из медвежьего меха с медным околышем, принадлежавший какому-то дезертиру из полка
