Слуга Государев. Тетралогия - Денис Старый

— Ха… Злыдень! — усмехнулся тот, который уже получил подзатыльник.

— Хлясь! — и ещё одна порция воспитания обрушилась на голову Прошки.

— Дядька… башка ж не жалезная. Ещё отлетит! — пожаловался Прошка, потирая затылок.

Многие стрельцы улыбнулись.

— Стрельчин, сотник, Иван Данилович, я всё в толк не возьму, что ж нам сын твой предлагает, — спросил у моего отца один из краснокафтанников.

— А ты слухай уважливо, так и сразу уразумеешь! — сказал мой родитель, приподнимаясь, всё так же держа зажатой рану, но уже становясь возле меня. — Всё верно сын мой говорит! Доколе терпеть будем, браты? Али я, как сотник, на кого напраслину возвёл?

— Да не… Всё по чести, Иван Данилович, — послышалось в толпе.

Седобородый стрелец, тот, который был в синем кафтане, вышел вперёд. Это явно ещё один из авторитетов в стрелецкой среде. Одет он был так же, как и мой отец, лишь цветом отличался его наряд. Сотник, стало быть.

— А я вот что скажу, товарищи… — начал говорить мужик, сделал паузу, разгладил бороду. — Полковники наши и есть самые воры. У государя просить правды потребно.

— Это у кого ж? Не у Нарышкина же Петра? Артамон Матвеев нынче возвратился. Будет нам ещё хуже, товарищи. Ох, и откупит же он…

— Петра на царствие поставили. И нечего о нём худо говорить! Царь жа наш! — высказался ещё один стрелец.

Как же много мнений, сколько же сомнений в умах стрельцов! На фоне их недовольства полковниками, отсутствием выплат, а ещё и напряжения в государстве, связанного со смертью царя Фёдора Алексеевича… Действительно, эти люди готовы вспыхнуть, преступить через многие правила, пойти на грех.

— Хованский, батюшка наш, говорит нам быти супротив бесчинства Нарышкиных… — раздался новый голос.

Я почувствовал, как теряю внимание стрельцов. Но мне нужно было немного времени, чтобы перевести дух, чтобы закрыть глаза и просто-напросто переждать момент, а не тут же упасть. А потом я выкрикнул:

— И было мне видение, и пришёл ангел ко мне… — по тоненькому льду я пошёл. — Крови много будет, и вижу стрелецкие головы, на пики посаженные, и головы Нарышкиных там же, и Софью Алексеевну над всем этим… Шакловитые рядом, Хованский — на кол посаженный. Нужно помазанника Божьего Петра Алексеевича защитить… Нужно, брате… Богородица плачет по Руси.

Я внутренне усмехнулся. Полагал, что сейчас было бы неплохо упасть без чувств. А для этого только и надо-то, что отпустить себя, не держать более, заставляя из последних сил словно бы чужим, надрывно громким голосом кричать. Если я не буду себя держать… ещё держать… то я упаду.

В глазах потемнело, будто выключили экран и погас кинофильм. Я стал заваливаться набок, и уже никакие шаги не смогли помочь мне восстановить равновесие.

Темнота…

* * *

Мертвая тишина наступила во дворе Первого Московского полка Стрелецкого приказа. У многих собравшихся служивых людей подёргивались руки — они порывались креститься. Но то, что сейчас прозвучало во дворе Первого полка Стрелецкого приказа, можно было по-разному расценить. И был бы среди них священник, тот бы точно указал, что это такое было: пророчество или, может, сам Лукавый устами отрока смуту сеет в стрелецкие головы.

Десятник, который мог бы стать сотником по своему влиянию на умы стрельцов, да и по своей природной смекалке и уму, Никанор, Мартынов сын по прозвищу Мальцов, вышел чуть вперёд, повернулся лицом ко многим стрельцам и… медленно, размашисто, с силой ударяя по своим плечам и лбу, перекрестился. Сделал это по-никоновски. Но и те стрельцы, что все еще старую веру берегли, уже не скрывали этого, крестились двоеперстиями.

Как плотину прорвало — все начали креститься. А Прошка, тот самый непоседливый говорун, плюхнулся на колени.

В последнее время в Москве немало появляется всяких предсказателей, увещевателей, старцев, которые изрекают какие-то откровения. Находятся разумные люди, которые говорят, что не столько в этих изречениях смыслов и истины Божьей, сколько Лукавый помыкает людьми — говорит через них о страхах, о вере, скорее, в худшее, чем в добро. Но многие слушают, веряд старцам.

Так часто бывает на Руси в междуцарствие. Смущаются умы русских людей. Был бы наследник у царя, да чтобы в силе, а не мальцом. Так и спокойно все было. И стрельцы не помышляли бы о чем лихом. Есть у русского человека с чем сравнивать. Ста лет ещё не прошло с той Великой Смуты. И тогда тоже сильный царь преставился, а на смену ему пришёл царь болезный. А потом и он почил. Следом — неприродный царь Борис Годунов.

И был голод, был мор, была Смута. И брат на брата пошёл. И крови русской пролились реки.

— Пророк! — ударяясь уже в который раз головой о деревянный настил мостовой, закричал Прошка.

— Дурень ты, — отреагировал Никанор на крик молодого стрельца. — Егор Иванович завсегда был пусть и молод, но смышлёный и разумный. Не нужно быть пророком, дабы узреть, что нынче происходит. Что скажешь, Иван Данилович, прав ли нынче сын твой?

Сотник Стрельчин был сам ни жив ни мёртв, рубаха его на плече была красной от крови, но он, поднатужившись, пытался поднять своего сына и положить его на телегу. На помощь сотнику подошло несколько стрельцов. И только когда молодой десятник, что посмел говорить всему стрелецкому товариществу, был уложен на телегу, чуть вперёд вышел Иван Данилович Стрельчин.

Он уже побледнел — всё-таки рана, которую ему нанёс полковник, не шуточная, и сочилась кровью. Но мужчина теперь не с осуждением и не с сомнением, а с благоговением смотрел на своего сына. Таким он хотел его воспитать: сильным, борцом за правду. Так что в том, что произошло, что, наконец, Егорка стал не отроком, но мужем, Иван Данилович чувствовал свою вину. И теперь готов был умереть за всё то, что сказал его сын. Ведь Егор говорил будто бы словами самого своего отца, Ивана. Вот только сотник молчал. Воспитывал сыновей своих в правде, а сам за нее не боролся. О мошне все пекся.

А еще, пусть Стрельчин-старший и не хотел себе признаваться, сын оказался сильнее своего отца. Иван Данилович хотел и мог решить вопрос разве что деньгами, он только что едва не лишился смысла всей жизни, своей мастерской. Но Егор… Он ведь спас своего отца. Так как без ремесла Иван попросту загнулся бы от тоски.

— Защитить, братья, надо царя нашего! Да не дать пролиться крови царской! — выкрикнул сотник Стрельчин. — Яко изрек сын мой!

— Отчего же Нарышкины возвели малолетнего Петра? Отчего Иван