Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

К полудню белая пелена стала гуще, снег пошёл мягкими хлопьями, как манка. Видимости — на длину палки. На одном из мостов связанном из двух лестниц Норсон ступил слишком смело, и я успел только рявкнуть:

— Тише ты! Не на параде!

Лестница глухо бухнула, ушла на полпальца и тут же встала. Норсон на секунду застыл с широко распахнутыми глазами, судорожно держась за страховочный трос, потом выдохнул, глупо улыбнулся:

— Прошу прощения, сэр.

— Это для своего Уоддела оставь, — буркнул я — А для меня лучшим извинением будет, если ты мозги включишь! Ладно бы ты свалился, так лестницу чуть не скинул, ирод!

Ледник мы на удивление преодолели без проблем, даже в условиях плохой видимости. Лагерь один прошли, не задерживаясь: палатки припорошило, но всё держалось. На насте, перед крутым участком, сделали короткий привал. Я проверил у Арсения нос, его больное место — кровь не шла, глаза ясные. На всякий случай дал ему сделать три глотка горячего сладкого чая из термоса. Мы передохнули и двинулись дальше. Потом начался ад: на открытом участке ветер валил с ног, сбивал дыхание: ступени, перила, короткие переходы. «Десять вдохов — десять шагов», — я повторял про себя, как считалку, и вдруг заметил, что улавливаю ритм, будто снова иду сквозь бурю по торосам к северному полюсу. Организм, как старая собака, вспомнил команду.

К сумеркам ввалились во второй лагерь, как в окоп: быстро, чётко, молча. Шерпы первым делом принялись разгребать снег, заваливший палатки и проверять растяжки. Вилли, который в этот раз дошел сюда с нами, был отряжен в наряд по кухне, разжигать примусы и топить снег. Сейчас секретарь Уоддела сам на себя был не похож. Держался отлично, лицо решительное, в глазах не видно страха. Я проверил флажки — все на месте. Ветер был неровный, порывистый, но не злобный, зато снег лип к одежде будто намагниченный. Из-под Нупцзе доносился глухой рокот — где-то там ломало карниз. Мы с Фоминым заняли «метеостанцию»: барометр — на ящик, свеча рядом, карандаш в рукавице. Стрелка застывала на нижней границе приличий и, казалось, думала, не двинуться ли ещё вниз.

— До завтра доживём — будет понятно, — сказал я. — Ночь сидим все тут, утром отправим вперед две группы шерпов, в третий лагерь и на разведку четвёртого.

— Я пойду в четвёртый, — сразу сказал Анг Гонбу. — И Лакпа.

Я взглянул на его руки — сухие, крепкие. У этих двоих было то редкое спокойствие, которое горы уважают.

— Хорошо. Пойдёте вдвоём на разведку, — кивнул я. — Если дойдёте до площадки под четвёртый, кинете там палатку и один баллон. Маркируете тропу. Дальше — назад без геройств.

Вечером мы сидели в палатке над миской горячего супа, сваренного из концентрата. Вилли, закончив с готовкой, снова взялся за записи — чернил нет, карандаш скользит по влажной бумаге.

— Ты чего там всё строчишь? — Заинтересовался я — Для дневниковых записей долго. Книгу что ли?

— Да, — Вилли смутился — Пытаюсь написать. Описываю наш подъём во время бурана. Если мы вернёмся, это будет глава, которую мне не дадут напечатать. Скажут: невозможно.

— Тогда напишешь так, как будто это сон, — хмыкнул Фомин. — Сны редакторы любят.

— Сны любят те, кто спит, — буркнул я, потянулся к карте. — А мы пока бодрствуем. Книга — это конечно хорошо, Вилли, и ты её конечно напечатаешь, только не забывай про контракт. Твоя очередь наступит через год, после выхода моей. Но потом я её обязательно прочитаю, обещаю! Даже интересно, у кого лучше получиться!

Ночь была вязкая, как канифоль. Ветер к трём часам поджал хвост и стих. Снежная крупа барабанила по полотну мягко, убаюкивающе. Я вылез на минуту — проверить натяжение. Небо… не было неба. Была белая стена, в которой изредка проступало тусклое, как старое серебро, пятно луны. И вдруг на западной кромке — тончайшая, едва заметная трещинка. Не просвет — намёк на него. Я постоял, посчитал до ста и вернулся в палатку.

— Есть шанс, — сказал я, укладываясь. — Не окно, так щёлочка.

На рассвете мы подняли Анг Гонбу с Лакпой и двух шерпов, которым предстояло дойти до третьего лагеря и дежурить там две ночи. Ангу и Лакпою мы дали по лёгкой сумке: одна штурмовая палатка, набор анкеров, верёвка, один баллон, ленты, две ракеты. Поели, опять без аппетита — сладкий чай, горсть сушёного мяса. Перед тем как отдать шерпам баллон, я надел маску, дунул — регулятор шипнул ровно. Фомин проверил манометр, хмыкнул удовлетворённо.

— Маркируете каждые сто шагов, — повторил я. — Возвращаетесь сразу после полудня — даже если не дойдёте до самой площадки. Шторм накроет — роете нору, пережидаете тридцать минут, если не отпустит — назад. Никакого геройства!

Анг улыбнулся глазами:

— Никакого, босс.

Они ушли в молоко, растворились бесшумно, как тени. Мы остались — я, Фомин, Норсон, Вилли и трое шерпов. Ждать. Ждать — самое тяжёлое на любой высоте. Ждать и готовиться: мы смазали резьбы, разложили карабины по карманам, проверили запасные перчатки. Норсон прислушивался к воздуху, как охотничья собака. Фомин кашлял реже — то ли высота привыкла к нему, то ли он к ней.

К десяти часам над гребнем, где надо было ставить четвёртый лагерь, случилось странное: облачная кромка там вспучилась, как тесто над чугунком, потом осела — и вдруг оторвалась тонкая полоска неба, светло-синяя, будто выцветшая лента. Мы одновременно подняли головы.

— Смотрите, — сказал Вилли, шепотом, затаив дыханием.

Я проверил барометр. Стрелка поднялась вверх на полделения. Это немного, но это уже что-то!

Оба шерпа отправленные на разведку вернулись около трёх часов дня. Уставшие, белые от инея, довольные. Анг положил на ящик ободранный карандаш и кусок бумаги — схему.

— Дошли, — сказал он. — Площадка узкая, три на пять метров. Лёд крепкий. Палатку поставили и вкопали, анкеры держат. Один баллон там. Маркеры — через сто шагов. Ветер наверху гуляет, но бьёт порывами.

— Молодцы, — сказал я. — Сейчас кушать и спать два часа. Вечером — совет. Примем решение.

Они ели и клевали носом — устали они просто адски. Мы с Фоминым сидели над