Я – Товарищ Сталин 7 - Андрей Цуцаев
На углу Фридрихштрассе, где неоновая вывеска отбрасывала мягкие красноватые блики на асфальт, стояло кафе «Адлон» — жемчужина берлинской элиты. Его фасад, украшенный мраморными колоннами и витражами в стиле ар-деко, излучал утончённую роскошь, словно приглашая забыть о тревогах за его дверями. Высокие окна сияли тёплым золотистым светом, обещающим уют и убежище от внешнего мира. Внутри кафе было царством сдержанного великолепия: стены, обитые тёмно-зелёным шёлком, мерцали в свете хрустальных люстр, чьи подвески переливались, будто звёзды в ночном небе. Полы из полированного дуба отражали силуэты официантов, скользивших между столиками с бесшумной грацией. Столы, покрытые скатертями цвета слоновой кости, украшали серебряные подсвечники с тонкими свечами, чьи огоньки отбрасывали дрожащие тени. Аромат свежесваренного кофе смешивался с нотами ванили, корицы и дорогого табака, создавая атмосферу, в которой роскошь соседствовала с едва уловимым напряжением, будто каждый посетитель знал, что этот покой обманчив.
Гости «Адлона» были сливками берлинского общества: дипломаты в строгих смокингах, чьи манжеты поблёскивали запонками, дамы в вечерних платьях с жемчужными ожерельями, офицеры в парадной форме, чьи ордена сверкали в свете свечей. Разговоры велись вполголоса, заглушаемые нежной мелодией фортепиано, на котором пианист в углу исполнял Брамса. Музыка, задумчивая и меланхоличная, словно подчёркивала настроение города, где каждый чувствовал, что буря не за горами, несмотря на ясное небо за окнами. Официанты, одетые в безупречные белые рубашки и чёрные жилеты, двигались с выверенной точностью, подавая фарфоровые чашки с кофе и серебряные подносы с пирожными, чьи ароматы дразнили обоняние.
Мария Лебедева, известная в этих кругах как Хельга Шварц, сидела за столиком в дальнем углу, у окна, выходящего на Фридрихштрассе. Место было выбрано не случайно: отсюда она могла видеть вход, следить за движением на улице и оставаться незаметной для случайных взглядов. На ней было платье глубокого изумрудного цвета с длинными рукавами и скромным вырезом, подчёркивающее её стройную фигуру. Серебряная брошь в виде полумесяца, украшенная крошечным сапфиром, мерцала на груди. Тёмные волосы, уложенные в элегантный низкий пучок, были закреплены серебряной шпилькой с тонкой гравировкой. Перед ней стояла чашка чёрного кофе, от которой поднимались тонкие спирали пара, и тарелочка с миндальным пирожным, к которому она едва притронулась. Её осанка была безупречной, движения выверенными, но глаза, внимательные, скользили по залу, подмечая каждую деталь: жест официанта, поправляющего салфетку, улыбку дамы за соседним столиком, напряжённую позу офицера, который слишком часто оглядывался, словно ожидая незваного гостя.
Напротив неё сидел Эрих фон Манштейн, чья фигура в сером костюме с тёмно-синим галстуком излучала сдержанную властность. Лёгкий аромат сигары, которую он курил до входа в кафе, всё ещё витал вокруг него, смешиваясь с запахом кофе.
Мария сделала глоток кофе, её движения были неспешными. Манштейн, откинувшись на спинку стула, посмотрел на неё с лёгкой улыбкой, но его глаза оставались серьёзными.
— Хельга, — начал он, — ты ведь чувствуешь, как всё изменилось после Эссена. Берлин словно натянутая струна — ещё немного, и она лопнет. Фюрер в ярости, гестапо роет землю, а мы… мы все ждём, что будет дальше.
Мария кивнула, её взгляд был спокойным, но внимательным. Она знала, что он говорит открыто, насколько позволяет людное место, и его слова — это не загадки, а попытка выразить тревогу, не переходя опасной черты.
— Взрывы всегда будоражат, Эрих, — ответила она с лёгкой иронией. — Особенно когда они бьют по самому сердцу рейха. Но ты выглядишь так, будто ждёшь новых потрясений. Неужели всё так плохо?
Манштейн вздохнул, его пальцы слегка сжали край стола, но он быстро расслабился, словно напоминая себе, где находится. Он наклонился чуть ближе, понизив голос.
— Плохо — это мягко сказано, Хельга. Это был не просто завод, это символ нашей мощи. Фюрер видит в этом личное оскорбление и требует найти виновных. Гестапо, СС, Абвер — все бегают, как ищейки, но пока у нас ничего, кроме арестов простых людей и пустых отчётов. Это пугает. Если враг может ударить так точно и исчезнуть, что будет с нашей страной дальше?
Мария медленно поставила чашку на блюдце, звук фарфора был едва слышен за мелодией фортепиано. Она знала, что Манштейн доверяет ей, но в кафе, где каждый второй посетитель мог быть осведомителем, он не станет говорить всего. Ей нужно было направить разговор, чтобы узнать больше, не выдавая своей заинтересованности.
— Никто не знает, кто это сделал? — спросила она, её тон был лёгким, но глаза внимательно следили за его реакцией. — Такой взрыв — явно не дело рук одиночки. Кто-то должен был знать планировку завода, расписание смен. Это ведь требует внутренней помощи, правда?
Манштейн посмотрел на неё, в его взгляде чувствовалась осторожность. Он знал, что она права, но говорить об этом вслух, даже с ней, было рискованно.
— Ты задаёшь вопросы, которые сейчас задают все, — сказал он почти шёпотом. — Да, без внутренней помощи это невозможно. Канарис говорил то же самое на совещании. Завод охранялся как крепость. Кто-то знал, где заложить взрывчатку, чтобы нанести максимальный ущерб. Но кто? Рабочий? Инженер? Охранник? Мы не знаем, Хельга. И это самое страшное.
Мария почувствовала, как её пульс участился. Его откровенность была ценной, но она понимала, что он не скажет больше, чем считает безопасным. Она решила подтолкнуть его, но осторожно.
— А что, если это кто-то выше? — спросила она, её голос был мягким, почти заговорщическим. — Кто-то, кто знает, как работает система? Это ведь не первый случай, когда в рейхе происходят странные вещи.
Манштейн нахмурился, его пальцы замерли на столе. Он посмотрел на неё, его глаза вспыхнули, но он быстро взял себя в руки.
— Хельга, ты знаешь, что такие разговоры опасны, — сказал он. — Я солдат, а не шпион. Если бы я думал, что это кто-то из наших, я бы уже говорил с гестапо. Но у меня нет
