Один ленивый мальчик - Александр Бельский

— Я думаю, будет лучше, если начну я.

Сказано было негромко, чисто, почти без акцента, глубоким и красивым женским голосом.

Появись здесь и сейчас сам Великий Дом*, бо́льшего удивления на лицах и невозможно было бы вообразить. Даже у бесстрастного писца приоткрылся от изумления рот, а уж Нехти выглядел так, что Хори, смотревший на всех в каком-то удивительно отстранённом состоянии, не выдержал и расхохотался — звонко, как струя прохладной воды, падающая с высоты в медный таз. И хохот его был столь неудержим, что в итоге заулыбались все. Возможно, это как-то помогло сгладить неловкость, хотя десятник явно разозлился, не на смех командира, а, кажется, на себя самого. Ну как же так — его, многоопытного, тёртого и битого жизнью, войнами и пустыней, облапошили как мальчишку! Как же он мог так опростоволоситься! Он покраснел, на лбу выступил пот. Сопение его могло поспорить с кузнечными мехами и давешним ежом, но слов, приличествующих положению, у него так и не нашлось. Казалось, все слова, что он готов сказать — колючие и ругательные, и он будто ловил их и держал во рту, не пуская наружу, и оттого-то так краснел. Вид его был даже более комичен, чем минуту назад, но тут уж Хори смеяться не стал. Выдержав паузу, он обратился к гостье голосом, способным охладить полуденное солнце и неприятно тихим:

— Ну и как это всё понимать?

Жрец, уже было раскрывший рот, опустил воздетые руки, Минмесу и маджайка поглядели на него — один с интересом, вторая — словно даже смущённая. Безразличными оставались только лица двух пришлых маджаев, сидевших на корточках у стены.

Маджайка смутилась ещё больше. Несколько раз она открывала рот, как рыбка на берегу, и, наконец, заговорила, немного старомодно, но правильно и почти без акцента:

— Не гневайся, о военный вождь! Не могла я сразу открыться, и ты поймешь, почему, когда дослушаешь весь мой рассказ. Не было в моих речах неправды. У нас воистину голод и беда. И воистину мы нуждаемся в воде, еде и помощи. Но как только услышала я о Заблудших душах, решила я затаиться и просмотреть, кто вы и что вы знаете о них. И какое вы имеете к ним отношение. Сейчас я решилась, и ты видишь это. Но я еще раз остановлюсь и спрошу — всем ли стоит слышать то, что расскажу я сейчас? Подумай без гнева и ответь.

Если бы Хори был чуть старше и опытней... Наверное, он восхитился бы и смущением, и взглядом, быстрым, как блеск волны, в сторону Минмесу и жреца, видным ему, но не заметным им, и неверящему изгибу брови при этом... И подумал бы, что они значат. Но Хори был ещё молод, и сказал:

— Пусть слушают все. Каждый из них может дать важный совет и сказать разумное.

Светлоглазая словно споткнулась. Но, как споткнувшаяся благородная скаковая кобылка, встряхнула головой и — снова набрала ход.

— Разумное? Наверное... А честное ли? Вот ты, воинский начальник, спроси писца своего — а что в сумке его? Какие слова написаны в письмах его? Я либо отвечу тебе одному, либо твой достопочтенный господин и помощник сам прочтет то, что писал он. И не сочти это дерзостью, ни ты, ни он, ни жрец чародейный, ибо только после этого смогу сказать я сокровенное. А без этого осторожность и недоверчивость моя оскорбительной выглядит, но, всеми благими богами и великими предками клянусь — не могу я иначе.

А вот эти лица уже и Хори смог прочитать. И вот что интересно — вроде каждое из них безмятежное, но так по-разному они эту безмятежность выражают... Почему-то первым он увидел лицо Минмесу. Спокойное, словно лик луны, лицо было будто плотиной, за которой волнами ходила ярость и бешенство, видные лишь изредка в глазах писца. Затем взгляд прыгнул к Нехти — и бесстрастное лицо того прятало веселье и издевку, не над Хори, а над Минмесу. А вот лицо жреца как щитом обороняло его недоумение — чего-то Саи-Херу не мог понять. Впрочем, как и сам молодой командир. А лицо Иштека ничего не скрывало — он откровенно и весьма глумливо смеялся над достопочтенным.

Хори, как на охоте — не успев понять, почему, уже знал, что нужно сделать. Он не смог бы объяснить, почему он это решил, но не сомневался — решение это верное.

— А и верно, уважаемый писец, позволь ознакомиться с твоими донесениями, и позволь спросить? Я думал, что твой командир — я. Наверное, ты их пишешь мне? Ну, так давай их сюда, — сказал он, вежливо улыбаясь, и протянул руку.

Теперь рыбкой на берегу выглядел Минмесу.

— Я... Тут лишь наброски...

— Ну, давайте эти наброски! Иштек, а ты сбегай к почтенному писцу, глянь — недостающие заметки тоже важны!

Иштек осклабился еще шире и глумливей, и исчез бесшумно и мгновенно, как пустынный демон.

Лицо у Хори было таким же бесстрастным и безмятежным, как у всех остальных. Он очень надеялся, что его глаза тоже спокойны, но рука все так же требовательно была протянута к писцу. Неистовость в глазах того как-то потухла и даже сменилась озабоченностью и тревогой.

— Но... Я и правда... Это лишь набросок...

Рука Хори требовательно хватала воздух в трех пядях от лица Минмесу, и тот, наконец дрогнув лицом, суетливо полез в свою сумку и достал из неё свиток папирусов. Тут как раз вернулся пустынный демон. Иштек молчаливо протянул ещё один рулон.

Хори, перебирая свитки, читал из них, то ли вслух, то ли сам себе:

— Послал... войска... нашел, сделал это... в четвёртый месяц перет, день... спустил он пищу ... сообщил он об этом слуге покорному. Слуга покорный сообщил... след ... слуга покорный в год 9-й, месяц четвёртый перет, день 27-й во время ужина... было удовлетворено сердце его, когда доложили они слуге покорному, сказав: «Нашли мы женщин-нубиек, идущих позади двух нагруженных ослов... Эти нубийки... Вот сообщение об этом. Все дела царского дома, да будет он жив, здрав, невредим и процветающ. Прекрасно услышанное господином, да будет он жив, здрав, невредим». Так, другое письмо... «Другие двое нубийцев ... достичь крепости... или крепости Сехемхакаурамаахеру, чтобы совершить обмен подобно... этому в месяц четвёртый перет, день 8-й». Так, следующее: ... «Будет доставлено лично начальником охраны Себекуром, который из Икена, как послание одной крепости к другой. Вот послание к твоему