Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд
Несмотря на внешность, заставлявшую вспомнить союзмультфильмовского поросенка Пятачка, в делах Маленков скорее косплеил крота, методично подкапываясь под свою жертву, незаметно проедая дыры в чужой репутации. На публичных заседаниях он больше помалкивал, зато в беседах с нужными людьми из Госплана и ВСНХ, качая головой, постоянно жаловался на «плачевное состояние дел в авиации». Но самое главное — Георгий Максимилианович постоянно, систематично собирал письменную информацию, подтверждающую его позицию: докладные, жалобы от конструкторов и руководителей заводов, рекламации от Управления ВВС наркомата Обороны, от Добролета, от отдельных летчиков и комсомольских, партийных организаций, частей ВВС, свидетельствующую о полном провале Бориса Давыдовича, ложившиеся на столы тех, кто принимал решения.
И вот, когда почва была достаточно подготовлена, Маленков…. отправился в отпуск. А вот его заместитель, Вячеслав Малышев, на первом же заседании Оргбюро, где обсуждались текущие кадровые вопросы, вдруг поднял вопрос об авиации. Он говорил о «системном кризисе», о «разобщенности конструкторских школ», о том, что страна рискует остаться без современных самолетов перед грядущими мировыми бурями, и при этом каждую свою мысль подкреплял собранным компроматом. А потом, как бы между прочим, перешел к главному.
— Проблема, товарищи, глубже, чем просто в авиации. У нас есть десять конструкторских бюро, в которых работают талантливейшие инженеры, но нет центра, который бы направлял их мысли, увязывал их работу с нуждами промышленности. Каждый изобретает свой велосипед. Мы распыляем силы и средства.
Он сделал паузу, обведя взглядом присутствующих.
— Георгий Максимилианович считает, что настало время создать в аппарате ЦК новый, особый сектор научно-технических разработок, который курировал бы всю конструкторскую мысль в стране — от станков до самолетов. И в этом посте, товарищи, я бы хотел предложить кандидатуру товарища Брежнева.
Мое имя, произнесенное в этом тишине, прозвучало как выстрел. Я, сидящий в кабинете в качестве приглашенного специалиста, почувствовал на себе десятки взглядов.
— Товарищ Брежнев на примере ЭНИМСа, доказал, что умеет организовывать такую работу, — продолжил Малышев. — Он умеет находить таланты, умеет ставить задачи и добиваться их выполнения. Он сможет наладить взаимодействие между наукой и производством.
Предложение долго и бурно обсуждалось в ЦК. Но понятно было, что решать все будет Политбюро, а точнее — товарищ Сталин. Однако в целом идея вызвала положительную реакцию партийцев, и вернувшийся из Ялты Маленков тут же отправился к Иосифу Виссарионовичу, прихватив, разумеется, и меня.
В кабинете, кроме нас, были еще Молотов и Каганович — видимо, Маленков заранее уведомил их о важном вопросе, выносимом на рассмотрение партийной верхушки.
Маленков выступил, повторив уже озвученные Малышевым тезисы и его предложения, закончил и сел, с невозмутимым видом поправив на своем маленьком животике пухлые белые руки. Он сделал свой ход; теперь слово было за Хозяином.
Сталин, традиционно ходивший взад-вперед по кабинету, на всем протяжении речи Маленкова не говорил ни слова, лишь медленно раскуривал свою трубку. Когда тишина в кабинете затянулась, он посмотрел на Маленкова, потом перевел на меня тяжелый взгляд своих желтоватых глаз. В его глазах не было ни одобрения, ни осуждения — лишь глубокая задумчивость.
— Предложение интэресное, товарищ Маленков, — наконец произнес он, выпуская облако ароматного дыма. — Очень интэресное. Но с кадрами торопиться не стоит.
Он снова посмотрел на меня.
— Товарищ Брежнев — молодой, энергичный товарищ. Идеи у него хорошие, правильные. Вот, помнится, он предлагал навести порядок в авиастроении, сделать из него единую отрасль. Хорошая идея. Мы ее тогда приняли. Но что-то мы пока не видим хороших результатов от этой идеи. Наоборот, как вы, товарищ Маленков, только что доложили, там полный беспорядок!
Маленков заметно напрягся: он не ожидал такого поворота событий. Сталин публично связал сегодняшнюю критику авиаотрасли с моей же первоначальной инициативой!
— Так что давайте, товарищи, подождем, — продолжил Сталин тоном, не допускающим возражений. — Посмотрим, разберемся, в чем там дело. В самой идее или в исполнителях. А потом уже будем принимать решения по этому вопросу!
И, подойдя к столу, стукнул трубкой о край пепельницы, давая понять, что тема закрыта.
Выйдя из кабинета, мы с Георгием тут же отправились перекурить это дело. Маленков был раздосадован: казалось, мы сделали все правильно, по всем канонам аппаратной игры — подготовили почву, нанесли удар, предложили выход — и вдруг получили отказ.
Его гладкое, обычно невозмутимое лицо выражало искреннее недоумение.
— Не понимаю, Леонид, — проговорил он, понизив голос, хотя никого вокруг не было. — Вот, ей-богу, не понимаю. Все же было расписано по полочкам. Проблема есть, решение есть, кандидатура есть. А он — «подождем». Чего ждать? Когда окончательно отстанем от Запада, что ли?
Он развел своими пухлыми белыми руками, жестом, который должен был показать его полное бессилие перед волей высшей ступени.
— Ты уж не серчай. Я сделал все, что мог. Но ты же сам видел… Против него не попрешь.
— Я не серчаю, Георгий Максимилианович, — ровно ответил я. — Тебе теперь авиацию поднять. Дело огромное, сложное.
— Это да, — продолжал он. — Без тебя-то, как я ее подниму? Я ведь на электротехнике учился, а в моторах и аэродинамике этой понимаю, как свинья в апельсинах. Ладно, будем работать. Ты заходи, не забывай. Союз наш в силе!
Он хлопнул меня по плечу своей мягкой, но крепкой ладонью и, покачиваясь, поплыл дальше по коридору — как новый хозяин советских крыльев.
А я остался один, наедине со своими мыслями. Почему Хозяин решил именно так? Кто знает… Может быть, я просто слишком быстро пошел в гору. Мне 24 года, а я уже почти на уровне Маленкова, решаю судьбу целых стратегических отраслей, пропихиваю своего протеже на пост руководителя столичной парторганизации. Тут кто угодно задумается: а что это за мальчик-зайчик, столь бойко скачущий по карьерной лестнице? Так что, возможно, меня просто решили «помариновать».
А может быть, дело в другом: я не совсем правильно разыграл свои карты.
Ведь Сталин не просто диктатор — прежде всего, он человек дела, помнивший все мои письма, все предложения. И сейчас он проверял меня. Идея с реорганизацией авиапрома, которую я ему подкинул, была «костью», брошенной когда-то моим противникам в Оргбюро. Я знал, что они с ней не справятся. И Сталин, похоже,
