Шарлатан 4 - Квинтус Номен
— У меня написано, что лучше закупить. Мы и сами его изготовить сможем, но это и времени много займет, да и получится у нас оборудования похуже: опыта в производстве подобного у нас просто нет еще.
— Но столько валюты…
— Я же Николаю Александровичу показывал, как мы нужную валюту получить сможем! У нас в Ваде завод уже заработал!
— Он мне тоже об этом сказал, но валюты стране всяко не хватает, многовато у нас дыр в хозяйстве, которые срочно латать приходится. Машины твои считают, конечно, неплохо, да и ты дураком не выглядишь, — Иосиф Виссарионович на этих словах рассмеялся, — но ты смотришь только в своей области, разве что местами на соседние внимание обращаешь. А Николай Александрович уже обо всей стране заботиться должен, и ему приходится такие проблемы решать, о которых ты даже и не слышал. А проблем-то ох как много… Так что средств на всю твою программу в стране просто нет. Мы, конечно… то есть Николай Александрович доводы твои учтет и кое-что уже строить начал. Но… я тебе вот что предложить хочу.
Иосиф Виссарионович налил себе чаю, положил в чашку сахар, неторопливо перемешал его и продолжил:
— Тут неделю назад я с товарищем Коробовой разговаривал, когда она ко мне тоже на товарища Булганина жаловаться пришла после того, как он у нее средства забрал с фонда… — он опять рассмеялся, — с фонда хотелок Шарлатана. Но обстоятельства так сложились, стране деньги на другое потребовались… так вот: она вроде в этот фонд три года складывала по десять процентов от доходов с твоих придумок. Я тебе такого пообещать не могу, но если ты все же придумаешь, как нам валюты побольше заработать, то я постараюсь, чтобы с этих доходов тебе на все твои нужды как раз десять процентов и оставляли. Не обещаю, а только постараюсь договориться, ты понял?
— Чего уж тут непонятного… тогда пошел думать.
— Вот как был… ладно, иди. И меня все же держи в курсе своих работ, а то результаты-то выглядят уж больно заманчиво — но поздно мы о них узнаем. Думай — и успеха тебе в этом!
Я еще раньше узнал, куда были изъяты деньги из фонда моих хотелок, и слова Сталина о том, что Зинаида Михайловна к нему приезжала жаловаться на Булганина, меня слегка так смутили. Поэтому возвращался я не сразу в Перевоз, а с заездом в Горький, уточнить кое-что насчет денежек. Уж что-что, а деньги Зинаида Михайловна считать умела чуть ли не лучше всех в стране, к тому же и дух здорового авантюризма в ней был силен, так что когда она узнала на каком-то совещании о том, что уже готов проект атомной станции «мощностью свыше двухсот мегаватт», она — скорее про привычке, чем думая, что я реально смогу ответить, поинтересовалась у меня, что я думаю относительно перспектив подобных станций. А я ей сказал, что перспективы-то у них огромные, вот только корпуса реакторов в стране один лишь Ижорский завод в состоянии изготовить — а потому много у нас таких станций очень долго строить просто не получится, хотя электричество с них будет и самым дешевым.
Тетка оказалась настырной, взяла за хобот тех товарищей в нашей области, кто имел отношение к атомной тематике, выяснила кое-что (по крайней мера узнала, какого размера эти реакторы бывают). И решила, что уж какие-то там паршивые спецстали у нас в Выксе или в Кулебаках сварят без труда, а вот нужные для изготовления из этой стали реактора станки можно и добыть для обеспечения такого производства. Все подсчитав (исключительно с точки зрения бухгалтерии) она решила «расширить» завод в Выксе — и денежки на такое «расширение» из фонда имени меня и изъяла. И причем тут товарищ Булганин, я вообще не понял, ведь почти все оборудование, кроме огромного кузнеченого пресса, заказанного в Иваново, она собралась на горьковских заводах заказать.
Но когда я у нее попросил объяснений, она — снова вспомнив кучу очень неприятных животных, сказала, что заказанный пресс (который уже более чем наполовину был сделан) решил себе забрать товарищ Славский — а Николай Александрович приказ о передаче этого пресса в Средмаш подписал. А вот о возврате уже выплаченных Ивановскому заводу денег за этот пресс никто даже и говорить не хотел: мол, все мы одно дело делаем и деньги вообще государственные. Ну конечно, подумаешь, какие-то там даже не тридцать миллионов, а всего двадцать девять…
Но товарищ Коробова ведь не просто бухгалтером была, а кандидатом физматнаук, к тому же уже освоившей одну из моих «аналитических» программ — так что к Сталину она поехала даже не жаловаться, а сообщать о «самоуправстве, наносящем огромный вред советской экономике»: этот пресс на самом деле Славскому вообще некуда было поставить и он рассчитывал, что его как раз на Ижорском заводе смогут пристроить для ускорения сроков производства изделий для Средмаша. Однако по расчетам Минместпрома там его будут «пристраивать» года четыре: все же на заводе просто свободного места не было, а строить новый корпус — так там не только пресс втыкать нужно будет, так еще и кучу печей для подготовки слитков для поковки выстроить придется. То есть товарищ Славский просто воспользовался поводом для оправдания того, что «изделия поступают с огромным опозданием», сваливая проблемы с предприятий Средмаша на «неповоротливых смежников». И вроде бы товарищ Сталин к доводам Зинаиды Михайловны прислушался — но во что это выльется, было еще совершенно непонятно: с момента разговора времени-то всего чуть больше недели прошло.
Но вот все остальное — кроме этого пресса, конечно — уже на Горьковских заводах делалось и даже кое-что и сделаться успело. И в Выксе в новом, только что выстроенном цеху — начался монтаж огромного уже токарного станка, на котором корпус реактора можно было вообще целиком обтачивать. А он таких денег стоил, что на быстрое восстановление «фонда Шарлатана» и рассчитывать не приходилось. Однако это только «в рублях» не приходилось, а вот если я придумаю, как валюту заработать, то денежки для оснащения новых заводов зарубежным оборудованием у меня точно появятся. Потому что если Иосиф Виссарионович сказал «попробую», то это уже гарантия того, что все именно так и будет: все же его авторитет был достаточен, чтобы любую его «просьбу» люди воспринимали в качестве приказа, вообще обсуждению не подлежащего. И мне осталось лишь придумать,
