Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— Ох, Степан Еремеич, просто чудотворец!
— Да, вот ему-то ордена его недаром даются. Меня сегодня оповестили, что он опять все свои доходы в дело пустил. Решил щёлок[6] производить из морской соли[7] — завод в Таганроге строит.
— А сотоварищи ему не нужны? Смолянин почти всегда угадывает. Может, и нам попробовать?
— Умница ты моя. Напишу ему! Прямо с утра напишу. Совсем притомился, Зоюшка, не сообразил.
— Ох, Алёшенька! — Софья закончила приготовления ко сну и присела рядом с мужем, — Все говорят, что Павел Петрович улыбается так часто, как никогда, а его Анастасия, вообще, сияет, словно солнышко. Так они счастливы?
— Ну, уж, наверное, не более, чем мы, Зоюшка! — Лобов нежно поцеловал жену и привлёк её к себе.
— Подожди ты, ретивый какой! — со смехом оттолкнула его супруга, — Я тебе чего хочу сказать…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Сколько времени мы не виделись, друг мой? — Гаскойн, подслеповато щурясь, вглядывался в лицо Лобова.
— Так, почитай, с государевой свадьбы, Чарли! — тот всё ещё не отпускал руку друга, крепко сжимая его ладонь.
— О да! Полгода, Алексис!
— Да, Чарли, время летит… — грустно развёл руками тот, — Жаль, что расстояния мешают нам видеться чаще! Мне порой сильно не хватает возможности обсудить с тобой какую-нибудь свою идею, или просто поговорить по душам!
— Мне тоже, старый друг, мне тоже… Тогда давай не будем терять времени! У меня припасена как раз для такого случая бутылка отличного портвейна! — плотоядно потёр руки шотландец.
— Не могу отказаться, Чарли! — засмеялся Алексей, — Твои ви́на всегда выше всяких похвал, а уж твоё общество…
— Мой дорого́й друг, я смотрю, что Кривой Рог твоими стараниями стал поистине великолепным городом. — проговорил Гаскойн после первого бокала, поднятого по традиции за государя.
— Ты мне льстишь, Чарли! — засмеялся Лобов, — Грязи много, вре́менные строения, копоть везде. Тимофей Кузовков писал мне: в твоём Екатеринбурге Монастырёв-Олицин такого навозводил, что прямо оторопь берёт. Чуть ли не ярче Столицы город стал. А уж твой светильный газ[8]! Гаскойновы фонари нам уже велено во всех городах ставить, да в Луганске газовый завод учреждать собираемся уже в следующем месяце.
— Кхе-кхе! — Гаскойн засиял от удовольствия и спрятал смущение в кашле, а потом и в очередном тосте за семью друга.
— Зато у тебя Корпус есть! Сам инженеров воспитываешь! — нашёлся чем ответить шотландец, и настало время уже Лобову смущаться, — Твой Кузовков мне на Алтае конкуренцию создаёт — заводы у него словно грибы растут.
— Я вот собираюсь государя просить ещё и женское общество открыть. На сей раз в твоём Луганске. — похвалился Алексей.
— Что? Супруга, поди, заставила? — усмехнулся знаменитый уральский металлург.
— Без неё не обошлось! Давай-ка, брат, за упокой души твоей Мэри…
Молча выпили.
— Я, вот, друг мой, подумываю жениться снова. — Гаскойн отрешённо крутил в руках почти опустевшую бутылку.
— Что же, ты ещё не стар, Чарли и на редкость боек! — улыбался Лобов, — Вдовцом уже почти три года ходишь, дочки все замужем… Есть ли кто на примете или ты пока просто мечтаешь?
— Вот, у нашего главного карантинного врача Антона Клавдиевича Каде де Во[9] дочка Маргарита на выданье…
— У-у-у! Так он же француз! Девчонка-то его же поди католической веры? Не смущает тебя, старого протестанта? — усмехнулся русский.
— Владыка Агафангел мне сказал, что он её уговорит перекреститься…
— Ого! Да ты, братец, уж не в православие ли собрался переходить? — удивление Лобова было таким, что он даже вскочил на ноги.
— Мэри уже нет, Алексис, кто меня проклянёт за такое? Дочки? Так, они и так уже в православии… — скривился Гаскойн.
— Меня шафером на свадьбу зови! — рубанул Лобов и поднял стакан.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Иван Никитин со скрытой нежностью смотрел на семью, в кои-то веки собравшуюся вместе за столом. Старший сын, Павел, в новеньком парадном мундире прапорщика Олицинского драгунского полка привлекал взор больше других. Он широко улыбался, зубы сверкали на смуглом, красивом лице. Второй сын, Самсон, тоже в форменном кафтане, но Луганской механической школы, перешучивался со старшим братом и мягко улыбался сёстрам, которые не могли наглядеться на уже совсем взрослых родичей, приехавших на редкую побывку. Младшие, Лаврентий и Ярослав, стеснялись, но всё же пытались поддержать разговор.
— Вот, Татушка, думала ли ты, что такая семья у нас будет, а? — обнял жену Иван.
— Ох, Ванечка, мечтала я об этом! Девять детишек, все здоровые, красивые, умные, что ещё нужно для счастья?
— Сейчас надо, однако, Василису замуж отдать! Самое время! Скоро люди смеяться уже начнут, что она до сих пор в девках ходит! — нахмурился отец семейства.
— Разве сложно это? Она и красива, и умна, да и приданное за неё немаленькое даём…
— Ну, Татушка, Василиса абы за кого выходи́ть не желает — Фоминский ей стар, Черехов — дурак, а Сутормин — одноглазый. Всё ей не так.
— Ох, Ванечка, очень ты невнимательный… — улыбнулась Татта, — Тебе не кажется, что она больше на Арсения Морозевича посматривает?
— Так, батюшка-то его в генеральских чинах уже ходит… — смутился Никитин-старший.
— Так и ты, Ванечка, человек не простой, тебя же сам государь Иваном Кондратьичем именует. — хитро поглядела на мужа темнокожая красавица.
— Думаешь, надо намекнуть? — непонятливо спросил её Иван.
— Надо, Ванечка, надо! Пора уж Василисе замуж, прав ты! — ласково улыбнулась Татта.
— Ох, в таком деле у Лаврентия хорошо бы совета спросить. Он человек опытный, даже губернатор с ним любит побеседовать. — почесал затылок крестьянин.
— Пусть и было это всего один раз, Ванечка, но он и вправду — человек очень неглупый. Съезди к нему завтра, Ваня, всё одно же собирался.
— Да, пристань-то у нас шибко мала, тянуть нельзя — в сезон не выдюжим… —
