"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс
Джен:«Таким типусам просто невыносимо видеть, как добиваются успеха женщины».
Марни:«Женоненавистничество в худшем проявлении. Кстати, а „Неукротимый“ — это что?»
На двести какой-то странице романа есть одна сцена, которой все критики буквально одержимы. В самом деле, в каждом отрицательном отзыве она упоминается ну по крайней мере в третьем абзаце. Речь об Энни Уотерс — персонаже, которого я расширила из черновика Афины; семнадцатилетняя дочь миссионеров YMCA[1058]. В одиночку она посещает трудовой лагерь, чтобы раздать там Библии и рождественское печенье. Мужчины, что месяцами не видели своих жен и вообще никаких женщин, по понятным причинам не могут оторвать от нее глаз. А она, стройная хорошенькая блондинка, им улыбается; конечно же, они не могут насытиться ею. Один осмеливается спросить, можно ли ему поцеловать ее в щеку, и, поскольку нынче Рождество, девушка застенчиво это разрешает.
Мне эта сцена показалась трогательной. Перед нами люди, разобщенные языком и расой, которые тем не менее улучают в разгар войны момент нежности. Эта сцена исправляла и более раннюю ошибку Даниэлы в отношении романа, изначально почти полностью посвященного мужчинам. «Эра войны мачо закончилась, — написала тогда она. — Надо включить в панораму и женщин».
Первоначальный вариант Афины поцелуя не включал. В ее версии Энни была замкнутой, пугливой девочкой, считавшей китайских работяг грязными пугающими головорезами. Афинина Энни холодно пожелала мужчинам счастливого Рождества и оставила печенье возле натянутой «колючки», а сама робко отошла в сторону, как будто мужчины были собаками, готовыми рвануть с цепи и замять ее до смерти, стоит только им дать такую возможность.
Ясно, что Афина пыталась безжалостно высветить весь тот расизм, от которого страдали рабочие из-за людей, на чьей стороне они сражались. Но всего этого на страницах книги и так было уже предостаточно. Повествование начинало казаться тяжеловесным, однообразным. Так почему было не включить сцену, которая показывала бы потенциал межрасовой любви? Это же, в конце концов, не кровосмесительство?
Наверное, это был самый расистский художественный выбор, который я могла сделать.
Адель Спаркс-Сато: «Вместо того чтобы исследовать реальные проблемы, связанные с межрасовыми связями между француженками и китайскими рабочими, Сонг выставляет китайских рабочих эдакими животными, неспособными сдержать свою похоть к белой женщине».
Сяо Чэнь: «Неужели все белые бабы думают, что мы только и мечтаем им засадить?? Ничего себе высокомерие. Поверь, Джунипер, не такая уж ты жаркая штучка».
«На моем следующем видео, — жеманным голосом объявляет Кимберли Дэн, — я представлю пособие по макияжу „Энни Уотерс“, с маской для лица из куркумы и белых слезинок».
Весь этот разговор служит толчком к появлению «мема Энни Уотерс», где выставлены фотки безвкусных и некрасивых белых женщин, а под ними подпись из моей книги: «Гибкое юное создание с волосами из солнечного шелка и глазами как морская синь, от которой мужчины не могли отвести взглядов, когда она легкой лодочкой грациозно проплывала мимо». Многие из этих мемов содержат и мои фото — самые нелестные, какие только мои ненавистники смогли наковырять в интернете.
Кипя негодованием, я хочу указать, насколько это возмутительно и сексистски жестоко, но Edenʹs Angels заверяют меня, что лучшая защита — это молчание.
«Как только ты даешь троллям понять, что тебе больно, — они победили, — пишет Джен. — Нельзя даже намекать, что они тебя проняли».
Лишенная возможности лично отвечать на обиды, я частенько репетирую свои споры с воображаемыми оппонентами где-нибудь в душе.
— Только из-за того, — говорю я своему флакону с шампунем, — что китайцы подвергались дискриминации, не означает, что они и сами не были расистами. Есть хорошо задокументированные случаи, когда китайские рабочие не ладили с арабами или марокканцами — по одному из моих источников, китайцы звали их «черными дьяволами». Межэтнические конфликты, знаете ли, всегда были и будут.
В ответ на обвинения, что я, дескать, превозношу западных миссионеров, я отвечаю:
— Столь же абсурдно утверждать, что ни один китайский солдат не обрел себя в христианстве. Да, миссионеры нередко помыкали и навязывали свою веру чуть ли не силой, но из тех же отчетов и мемуаров следует, что некоторые шли в новую веру сознательно, так что будет откровенным расизмом утверждать, будто новообращение было невозможным по той причине, что паствой были китайцы.
А на идиотский кликбейт Кимберли я отвечаю:
— На самом деле все чертовски логично, потому что те сцены происходили в Канаде: рабочих вначале отправляли туда, а уже затем во Францию. Это можно было элементарно узнать из Википедии. Но ты, как видно, не потрудилась.
И при этом млею, представляя себе ошарашенные лица тех критиканов, когда до них доходит, что азиатское происхождение само по себе не делает их экспертами в истории. И никакие они не свидетели истины и уж тем более не провидцы, а значит, их туповатый снобизм и придирки — всего лишь набивание себе цены, а на поверку-то все их бредни ни хрена не стоят. Все эти аргументы так ладно умещаются у меня в голове, что такая подготовка действительно выручает, когда один из моих недоброжелателей решает столкнуться со мной лицом к лицу. Один независимый книжный магазин в Кембридже организует вечер исторического фэнтези, и я в нем участвую. Аудитория пока что корректна, хотя вопросы бывают и каверзные. В основном здесь студенты Гарварда и МТИ[1059], а мне еще по учебе в Йеле хорошо помнится, что старшекурсники элитных заведений всегда считают для себя величайшим достижением срезать какого-нибудь заезжего интеллектуала, самонадеянно полагая себя знатоками всего и вся, что, конечно же, преувеличение.
Пока мне удается успешно парировать вопросы насчет смены моего имени («Как я уже не раз говорила, эту книгу я решила писать под своим вторым именем, чтобы начать все с чистого листа»), о моем процессе исследования («У меня есть стандартная библиография, которую я вам готова изложить») и о взаимодействии с китайско-американским сообществом (здесь у меня есть козырь: стипендия Афины Лю, которую я учредила для летнего семинара коллектива Азиатско-американских писателей).
В какой-то момент микрофон берет девица из первого ряда. То, что все это добром не кончится, я понимаю еще до того, как она открывает рот. Прикид у нее — ну просто мем о борце за свободу: лиловые волосы подбриты снизу, на макушке шапочка-вя′занка, на ногах яркие гетры, а жилетка с дюжиной булавок
