Санитары человечества - Дионмарк
– Эй, женщина, ты чего? Я хочу тебе помочь… посмотри на меня! – мужская рука опустилась на плечо женщины, разворачивая к себе.
– …угомонись не плачь сынок, вон за окном морозная, – мутные глаза смотрели безразлично сквозь незнакомца, она продолжала петь, – светлая ночка, звездная, светлая ночка, звё-ё-ёздная…
* * * *
Я видел перед собой опустошённую старуху с упавшим на плечи чёрным платком. Она сошла с ума, вот же дура, из-за какого-то сопляка. Нет, мне нужен ужас в глазах жертвы, эта бабка мне не подходит. Да ещё противная тупая песня, когда-то очень давно я уже слышал её, очень, очень давно… Мама вроде пела, или в фильме слышал? Она меня называла Глебушкой, «любимый мой Глебушка, ненаглядный», даже когда приходила пьяной и обдолбанной чёрт знает чем, приносила сладенький йогрут с печенюшками и целовала в мой лоб. Её разные мужички, то бишь мои отчимы, меня били до мяса, выгоняли на улицу, но матушка всегда жалела и любила своего сына, а я её.
Как того чувака звали, последнего моего отчима? Вроде Кирилл, короче Дебил, с колоколами выбитыми на плече. Он в меня заехал пустой бутылкой по «кумполу» и приказал вылизывать его ботинки. Я один раз лизнул под хохот этого Дебила и схватив рядом валявший осколок, всадил стекло в горло, прямиком в сонную артерию. Улыбка пропала с его лица, он смешно так хватал ртом воздух, пытаясь руками заткнуть льющий фонтан крови. Всё забрызгал в комнате, урод, пока не упал перед моими ногами. Мамуля пришла с магазина принеся фуфырики для себя, и для этого придурка, Кирилла, и в шоке смотрела на представшую картину маслом. Я ей сказал, что Кирилл бросил пить и захохотал.
Да-а, после этого я понял одно, что всё в твоих руках! Если хочешь выжить, рви и круши и ничего важней нет собственной жизни, а всё остальное – удел слабых. Если надо, извивайся в грязи, жри землю, но пока ты дышишь, ничего не потеряно.
– …что ж коли нету хлебушка, глянь-ка на чисто небушко, видишь сверкают звездочки, месяц плывёт на лодочке, месяц плывёт на лодочке… – эту убогая продолжала петь свою глупую песенку. Нет, я не буду её убивать, отвернулся от неё и пошёл в этот посёлок. Мне нужен страх и ужас в глазах, и тёплое мясо! – …ты спи, а я спою тебе, как хорошо там на небе, как нас с тобой серый кот, в санках на месяц увезёт, в санках на месяц увезё-ё-ёт…
Что за ерунда, по моим щекам бежали слёзы и в сердце было очень больно…
* * * *
– Я захожу в избу и скидываю мешок картошки в сенях… хм-м, ну сами понимаете, Нинке принёс… пусть ест, женщина, – рядом с Михалычем и Тимуром шёл мужчина, ведя их за собой и сбивчиво рассказывал, – смотрю, дверь в хату открыта… хм, ну, думаю, меня в окно увидела и ждёт. Я ж холостой, хоть она изредка меня обогреет, то да сё… хм… Захожу и вижу, она лежит посреди комнаты… Всё в крови, я чуть не заорал от страху… Жесть… ну и сразу за вами, толком ничего не рассмотрел…
– Ладно, Паша, успокойся… разберёмся, – они уже подходили к зловещему Нинкиному дому, Михалыч поминутно вытирал пот со лба и тяжело дышал, – ох, Тимур, уф-ф-ф, пришла беда, отворяй ворота. Нина, конечно, слабая женщина на одно место, но она наша, какая бы не была…
– Может она чем поранилась, да и потеряла сознание, а мы тут панику разводим, – Тимур подошёл к крыльцу и глянул на двух «родимичей», – как бы оно ни было, разберёмся и не надо лишнего шуму!
Он первым прошёл в дом, за ним Михалыч. Паша, дрожа всем телом, остановился на пороге и испуганно стал оглядываться по сторонам, не в силах сделать шаг.
Женщина лежала посреди зала с вспоротой грудной клеткой и удивлённо смотрела на деревянный потолок. Вокруг неё расползалась лужа крови, впитываясь в доски и просачиваясь в щели. Тяжело пахло мясом, мочой и внутренностями, на столе горела жировая лампа, мрачно освещая представшую бойню.
– Это какой-то зверь… – побледневший Тимур присел рядом с убитой, с трудом сдерживая позывы рвоты, и стал рассматривать место преступления, – у неё вырвали сердце… у-у-уф… нет печени… и лёгкие… наполовину изъедены… У-у-у-у…
Всё же Тимур не выдержал, и отскочив в сторону, распрощался с вечерним ужином.
– Смерть пришла в наши дома, дай бог нам силы пройти через эти испытания! – Михалыч упал на колени в молильном углу комнаты, и истово стал креститься на рисунок, нарисованный местным художником. На нём был изображён почти по-детски печальный Иисус Христос с терновым венком на голове.
– …ну, отдохни хоть капельку, дам золотую сабельку только усни скорей сынок, неугомонный мой сверчок, неугомонный мой сверчо-о-ок… – вдоль забора неустойчиво шла женщина, мать недавно умершего от сердечного приступа, мальчика и пела колыбельную.
– Бедная Василиса… – вздохнул Паша, стоя на крыльце и провожая её взглядом, и всхлипнув, добавил: – …и Нинка…
Глава 13 "Схватка в церкви"
– Прости меня, раба твоего грешного, Отец мой, и этих людей, которые настрадались за то время, которое они шли сюда, к Тебе! – на коленях, перед метровой старой иконой, принесённой из последней экспедиции со Златоуста, сидел Михалыч. Церковь там была разрушена временем почти до основания, и опять случилось чудо. Кто-то, то ли в Пятилетнюю Зиму, то ли уже позднее, спустил иконы в подвал здания и аккуратно накрыл их брезентом. Антон Михайлович увидел в этом знак свыше и все сохранившиеся святые раритеты сейчас висели или стояли в божьем доме «Родимичей». – Не дай им опять спуститься в Бездну несчастья и лишений! Каждый человек на этой планете в своё время предстанет перед Тобой со всеми своими малыми и тяжкими грехами… Пожалуйста, за тот мой ужасный поступок не наказывай этих людей!.. Только я один виноват и только мне одному отвечать…
За спиной скрипнула входная дверь и жёлтые огоньки свечей, стоящих под образами, затанцевали от сквозняка. Михалыч слегка вздрогнул, но продолжил молиться – он чувствовал, как что-то ужасное сзади надвигалось на него.
– Если на то Твоя воля, я готов принять смерть! Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь! – Михалыч истово трёхкратно перекрестился с закрытыми глазами и поклонился в пол.
– Что? Всё молишшшься сссвоему лжжживому богу? – раздался позади зловещий и шипящий голос, полный ненависти и злобы.
– Прости раба твоего Глеба Аркадьевича Кощеева за эти дерзкие слова и за те убийства
