Марица. Исток - Александра Европейцева

— Ваша скромность делает вам честь, тэба, но сейчас не время для неё, — его голос зазвучал жестче. — Закон есть закон. Право крови…

— Право крови ничего не значит, если за ним нет реальной силы! — голос мой сорвался, прозвучав резко в тесном пространстве кареты. — Пусть Лориан думает, что правит. А мы будем делать то, что должно. Спасать королевство. А для этого мне нужны не регалии, а доступ к архивам и право отдавать приказы. Как Светочу. Это вы и объявите Совету.

Эшер тяжело вздохнул. В темноте я услышала, как он поправляет очки.

— Два года назад, — произнёс он тихо, — когда вы предотвратили покушение, Его Величество подписал один документ. Помимо официального признания вас наследницей, там был и другой пункт. На случай, если и он, и кронпринц окажутся неспособны править, регентом назначался я.

Я открыла глаза и уставилась на его бледное, неразборчивое в полумраке лицо.

— Лорд Зиран сообщил вам об этом?

— Час назад, — кивнул Эшер. — Когда стало ясно, что Их Величества не придут в себя. Он вручил мне запечатанный пакет из личного сейфа короля. Так что у нас есть законное основание действовать. Но для этого мне нужна ваша поддержка. Не как принцессы, — он сделал паузу, — а как Марицы Лантерис. Регентство будет моим. А вы будете работать, как маг.

Я снова откинулась на спинку сиденья, чувствуя, как камень забот ложится на плечи, но на этот раз — чёткий и понятный.

— Хорошо, — выдохнула я. — Значит, так и сделаем. Вы — голос закона. Я — голос магии. А теперь мне нужно увидеть своих родителей.

Карета с глухим стуком подкатила к заднему входу дворца, туда, где обычно принимали поставки и где сейчас кипела мрачная, поспешная деятельность. Я уже потянулась к ручке двери, но твердая, сухая рука Эшера легла мне на запястье.

— Тэба, постойте, — его голос был безжалостно спокоен. — Я не могу допустить вас до Их Величеств. Не сейчас.

Я резко обернулась к нему, и усталость мгновенно сменилась ледяной волной ярости.

— Что? Я должна их видеть! Я должна знать, что с ними!

— Вы должны быть живы и в здравом уме, чтобы делать то, что только что делали, — он не отпускал мою руку, его взгляд был неумолим. — Мы не понимаем, чем это обернулось. Что за болезнь, что за проклятие их сразило. К ним допущены только те, кто точно не сможет им навредить. Слуги-люди под наблюдением целителей. Рисковать вами — значит рисковать всем королевством. Вы это понимаете?

Его слова били точно в цель, холодные и логичные, как всегда. Я вырвала руку, смахнула злые слезы, чувствуя, как бессильная злость подступает к горлу. Он был прав. Чёрт возьми, он был прав. Лишив меня своими словами возможности их обнять.

Я распахнула дверцу и выпрыгнула на мостовую, едва не споткнувшись о выбоину. Воздух был густым и сладковато-приторным от запаха гари, пыли и чего-то ещё, металлического и неприятного — запаха смерти.

И тут я увидела её.

Неподалёку стояла грубая деревянная телега, уже наполовину заполненная бесформенными свёртками в простынях. Двое солдат в запылённой униформе, с пустыми, усталыми лицами, несли очередную ношу. Длинные тёмные волосы выбились из-под грубого полотна, на бледной, застывшей руке, безвольно свисавшей с носилок, я узнала крошечную родинку. Ту самую, над которой она всегда смеялась, говоря, что это отметина весёлого нрава.

Сила.

Мир сузился до этой точки. До её бледного лица, до безжизненных пальцев.

— Нет! — хриплый крик вырвался из моего горла прежде, чем я успела подумать. Я бросилась вперёд, расталкивая солдат, цепляясь за край носилок. — Нет, это не она! Отпустите её! Сила! СИЛА!

Один из солдат, молодой парень с испуганными глазами, попытался удержать меня.

— Тэба, успокойтесь, нельзя…

Я отшвырнула его с силой, которой сама от себя не ожидала. Он отлетел к стене, сполз по ней, бормоча что-то испуганное. Я упала на колени рядом с телегой, схватила её холодную руку, пытаясь разжать окоченевшие пальцы.

— Нет, нет, нет, — я бормотала, тряся её, как будто могла растрясти, вернуть обратно. — Ты же обещала. Обещала, что не оставишь. Сила, просыпайся же!

Но она не просыпалась. Её лицо было спокойным и странно пустым, без привычной живости, без той вечной готовности либо отругать, либо подбодрить. Просто восковая маска. А глаза безучастно смотрели в небо.

Кто-то снова попытался оттащить меня. Сильные руки обхватили меня сзади. Эшер. Его голос прозвучал прямо у уха, тихий и жёсткий:

— Марица. Довольно. Вы ей не поможете. А себе — навредите.

Я не слушала его. Пальцы все еще сжимали ледяную руку Силы, и вдруг, чисто автоматически, как когда-то учила меня мама Лисария, мое сознание выпустило тончайший диагностический импульс. Не заклинание, не магию — рефлекс, вбитый в мышечную память за годы тренировок. Легчайшая нить сознания скользнула внутрь, ища хоть искру жизни, чтобы смириться с потерей.

И нашла ее.

Глубоко-глубоко, под толщей ледяного, магического ступора, слабо, но ритмично пульсировала жизнь. Еле слышный, замедленный стук сердца. Теплый, едва уловимый след магии, поддерживающий самые базовые функции. Она не была мертва. Она была… законсервирована. Заморожена в самый последний миг.

Я резко отдернула руку, будто обожглась, и отползла по земле, уставившись на телегу с новым, леденящим ужасом.

— Нет… — прошептала я, но уже с совершенно иной интонацией. — Нет, это не может быть…

Я вскочила на ноги и, не обращая внимания на оклик Эшера, бросилась к другим носилкам. К мужчине с поседевшими висками, к молодой девушке с запекшейся кровью на виске, к старику — я прикладывала ладони к их лбам, к груди, запуская тот самый автоматический сканирующий импульс, быстрый и безошибочный, как удар сердца.

Десять человек. Из одиннадцати «мертвецов» на телеге — десять были живы. Только один, старик с открытым, пустым взглядом, был по-настоящему пуст. Остальные… остальные просто ждали.

— Куда их везете? — мой голос прозвучал хрипло, я обернулась к тому самому солдату, которого отшвырнула. Он смотрел на меня с опаской.

— За… за город, тэба. Приказ — сжигать тела. Чтобы избежать инфекций от разложения.

У меня перехватило дыхание. Их собирались сжечь заживо.

— Марица, что вы делаете? — Эшер подошел ко мне, его лицо выражало крайнее недоумение и усталость. — Оставьте этих несчастных. Мы должны…

—