Марица. Исток - Александра Европейцева

— Марица? — его голос был хриплым от сна. — Что такое? Тебе дурно?

Я не ответила. Просто развернулась и прижалась к нему, вжавшись лицом в его шею, чувствуя живое, настоящее биение его сердца под губами. Он обнял меня, его пальцы впутались в мои волосы.

— Кошмар? — спросил он тише, уже полностью проснувшись.

Я покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Это был не кошмар. Это было послание. Приговор. И единственный путь к спасению.

— Нет, — наконец прошептала я, поднимая на него глаза. В полумраке его черты были размыты, но я видела в них всё ту же силу, ту же готовность идти за мной в самый ад. — Это был мой отец. И нам нужно в Иллюзион.

Глава 18

Таши

— И все же я не одобряю этого. — Патриния подала пергамент стражнику, и перед нами открыли ворота «Серых камней» — одной из самых тщательно охраняемых тюрем королевства.

Массивные створки, сплетенные из зачарованного железа и дуба, с глухим скрежетом поползли внутрь, пропуская нас в сырой, пропитанный отчаяньем каменный мешок. Стены потрескивали от стягивающих чар, по коже бегали мурашки. Воздух внутри был густым и спертым, пахнущим влажным камнем, плесенью и отчаянием, которое, казалось, въелось в самые стены. Я куталась в плащ, пытаясь не вдыхать эту затхлость слишком глубоко.

— Есть другие предложения? Я пыталась вызвать видения, вот только пейзаж такой, что непонятно, как ориентироваться! — мой голос прозвучал громче, чем нужно, эхом отразившись от мокрых стен узкого коридора. — Там одни бесконечные туманы, пески и скалы, что меняют очертания.

Мы шли по длинному, слабо освещённому коридору. Глухой стук наших шагов по каменным плитам отдавался эхом в гробовой тишине. Из-за тяжёлых решётчатых дверей доносилось лишь редкое позвякивание цепей да прерывистое, хриплое дыхание. Здесь время текло иначе — медленно, вязко, как смола.

— Он ненавидит тебя, Марица. Больше, чем кого бы то ни было. Ты сделала так, что он оказался здесь. К тому же, прошло пять лет. За пять лет все его агенты могли уехать из королевства, погибнуть. А ты цепляешься за соломинку, идя в пасть к тому, кто будет играть с тобой, как кошка с мышью. Даже в цепях.

— Пусть пытается, — я сжала кулаки, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. — У нас нет выбора. Ты сама сказала, что пять лет твои лучшие картографы разводят руками. Агенты возвращаются ни с чем. Выжившие проводники либо сошли с ума, либо померли, не дождавшись наших вопросов. Остается только он, кто однажды уже побывал в их логове.

— Даже не думай просить его проводить тебя! — отрезала Патриния, ее шаги были четкими и быстрыми, ее темный плащ взметался за ней, как тень.

— Нет. Но он может знать того, кто проводит. Вир сможет сделать портал только до самой границы с Иными землями, а дальше нам потребуется проводник. Или хотя бы направление. Ко всему прочему, мне еще теорему Корсина нужно закончить разгадывать. А до конца действия моих рун осталась неделя. У нас просто нет времени искать другие варианты.

Мы остановились перед последней дверью в самом конце коридора. Не просто железной, а отлитой из цельного куска тёмного, почти чёрного металла, испещрённого рунами подавления. Они мерцали тусклым, зловещим светом, заставляя магию внутри меня съёживаться и затихать.

Страх подступал комом к горлу, холодный и липкий. Я вдруг с болезненной ясностью осознала, куда мы идем и к кому. Это не было похоже на допрос врага. Это было похоже на визит к древнему, коварному змею, который даже в яме помнит, как кусаться.

Патриния обменялась безмолвными взглядами со стражником у двери. Тот молча вставил в скважину не ключ, а странный кристаллический штифт, повернул его. Раздался глухой щелчок, и дверь бесшумно поползла в сторону.

Пахнуло затхлостью, старой кровью и чем-то ещё — сладковатым и гнилостным, запахом безнадёжности.

— Готовься, — тихо сказала Патриния, и её пальцы на мгновение легли на рукоять кинжала у пояса.

Я сделала глубокий вдох, выпрямила плечи и шагнула внутрь.

Камера была просторнее, чем я ожидала, но от этого не становилась менее мрачной. Каменный пол, голые стены, зачарованная решётка вместо окна, пропускающая тусклый серый свет. В центре стоял простой деревянный стол и два стула. И за столом сидел он.

Нарвадул Марц.

Он не был закован в цепи, как я представляла. На нем была простая серая роба, а на руках — массивные браслеты-подавители, тускло мерцавшие холодным светом. Он сидел с идеально прямой спиной, его изможденное, осунувшееся лицо было непроницаемой маской. Но глаза… Его глаза, лишенные былой власти и величия, все еще горели тем же острым, всевидящим интеллектом. Они уставились на меня, и в них не было ни страха, ни покорности. Лишь ледяная, бездонная ненависть и… любопытство.

— Леди Варц. И… гостья, — его голос, некогда бархатный и убедительный, теперь был сухим и хриплым, как шелест мёртвых листьев. Он скользнул по Патринии и остановился на мне. — Марица Лантерис. Маг, что посадила меня в этот каменный мешок. Чем обязан вашему визиту?

Я подошла к столу и села напротив него, стараясь, чтобы руки не дрожали. Патриния осталась у двери, её тень была напряжённой и готовой к броску.

— Я пришла за советом канцлер.

Его тонкие губы искривились в подобии улыбки.

— Советом? От меня? Вы либо крайне наивны, тэба Лантерис, либо отчаялись сильнее, чем я предполагал. Да и нет здесь канцлеров. Только узники.

Я обменялась взглядом с Патринией. Её лицо было каменным, но в глазах читалось предостережение: «Я же предупреждала».

И все же я помнила другое. Не только отчеты о хищениях и исчезновениях. Я помнила распоряжения, подписанные его рукой: о выделении средств из личного фонда на больницу в квартале бедняков. О школах при монастырях вместо рудников для малолетних преступников. Его пометки на полях докладов: «Не трогать семью осуждённого. Виновен он — не они». Это был не просто монстр, жаждущий власти. Это был человек, который когда-то, очень давно, возможно, искренне верил, что его методы — единственный путь к силе и стабильности. И что эта стабильность — и есть высшее благо для королевства.

Он решал задачи. Холодно, расчетливо, как хирург. Но даже у хирурга может быть своя, искаженная, но этика.

— Мир умирает, — сказала