Марица. Исток - Александра Европейцева

Демитр же молчал. Он ехал чуть позади меня, прикрывая спину, и его молчаливое присутствие успокаивало хоть немного. Я знала, что он чувствует то же, что и я — каждую искривлённую лей-линию, каждый сбой в ткани мира. Его драконья сущность беспокойно ворочалась внутри, реагируя на этот хаос.

— У нас в деревне, в штольнях было что-то подобное, — Паргус вздрогнул, оторвав взгляд от очередного сполоха неестественного сияния. — Однажды целый пласт кристаллов просто… пропел. Как будто его и не было. Оставил после себя только тишину и запах жжёной стали.

— Жжёной стали? — переспросил лорд Каэл, прислушиваясь. — Интересно. А не было ли при этом ощущения, будто время в том месте текло иначе?

— Было, — кивнул Паргус, оживляясь. — Часы у геодезистов то останавливались, то начинали бежать вперёд. Один старый рудник мы так и прозвали — «Часовой обман».

— Примитивно, — с лёгкой усмешкой вставил Чефарт, поглаживая шею своего коня. — У нас в Синих горах есть ущелье, где время не течёт вовсе. Зайдёшь — а там древний дракон сидит на скале и до сих пор думает, как бы ему получше съесть первого короля. Мы его так и зовем — «Размышляющий».

— И часто к нему в гости ходите? — не удержался язвительный вопрос от Дао Тебариса, сидевшего в седле с прямой, непоколебимой спиной учёного, даже здесь, в аду.

— По праздникам, — парировал Чефарт, не моргнув глазом. — Обсудить политику. Он, знаешь ли, консервативных взглядов.

Небольшая пауза повисла в воздухе, густом от магии.

— А у вас что-нибудь подобное было, Марица? — неожиданно обратился ко мне лорд Каэл, и в его тихом голосе сквозило не праздное любопытство, а интерес исследователя. — В видениях? Вы же видите многое.

Все взгляды, даже устремлённые в никуда, на мгновение обратились ко мне. Я почувствовала на себе вес их внимания — не тяжёлый, а скорее поддерживающий.

— Когда тренировалась и развивала дар, видела места, где цвета звучат, а звуки имеют вкус, — тихо ответила я, глядя в спину Таши, которая, не оборачиваясь, вела нас сквозь чащу. — Где память камней можно прочесть, как книгу. Но такое… — я обвела рукой бледнеющий, искажённый пейзаж, — такое вижу впервые.

— Здесь всё не так, — раздался скрипучий голос Таши, прервав наш разговор. Она не обернулась, продолжая смотреть прямо перед собой в молочную пелену. — Раньше было иначе.

— А каким оно было? — спросила я, подъезжая к ней почти вплотную. — До того, как всё началось?

— Раньше здесь пели птицы. И трава была зелёной. А небо было синим. Таким синим… — Она замолчала, надолго, и я уже подумала, что разговор окончен. Но она снова заговорила, и в её голосе прозвучала та же отстранённая, безличная горечь, что и у Нарвадула Марца. — Это Исток болеет. Его боль просачивается наружу. Скоро везде будет так. Или хуже.

Она щёлкнула языком, и её лошадь послушно ускорила шаг, снова увеличивая дистанцию между нами и ею, между нашим миром и её знанием.

Мы снова погрузились в тягостное молчание, нарушаемое лишь философскими размышлениями Чефарта о том, какого именно оттенка медный цвет неба ему больше нравится и что это говорит о скором изменении давления. Его едкий, циничный монолог, на который изредка ворчанием отзывался Серан, был жалкой, но отчаянной попыткой зацепиться за нормальность в мире, который решил её отменить.

Туман сгущался, превращаясь в мерзкую, липкую пелену, которая оседала на коже холодной росой. Лошади шли всё медленнее, фыркая и нервно встряхивая головами, словно пытаясь стряхнуть с себя не только влагу, но и гнетущую атмосферу этого места. Воздух, и без того тяжелый, постепенно начал наполняться новым, отталкивающим запахом — сладковатым, приторным, с явной нотой разложения.

Первым его учуял Демитр. Его рука легла на моё запястье, сжимая его в предупреждении. Он не сказал ни слова, лишь кивнул вперёд, в белую мглу. Остальные тоже замерли, прислушиваясь и всматриваясь. Даже Чефарт умолк, его саркастичная ухмылка сползла с лица, сменившись напряжённой бдительностью.

Сквозь туман начали проступать смутные очертания строений. Низкие, приземистые, сложенные из тёмного, почти чёрного камня с плоскими крышами. Поселение. Вернее, то, что от него осталось.

Таши остановила свою лошадь и, наконец, обернулась к нам. Её бездонные глаза были пусты, но в уголках губ читалось что-то похожее на отвращение.

— Дальше пешком, — проскрипела она. — Лошади могут споткнуться.

Мы спешились, привязали животных к странным, искривлённым остаткам ограды, и двинулись вперёд пешком, сбившись в тесную, готовую к бою группу. Демитр и Асталь шли впереди, руки на эфесах мечей. Серан и Паргус прикрывали фланги. Дао и Чефарт шли в центре, скользя взглядом по руинам. Лорд Каэл шёл рядом со мной, его демоническая чувствительность, казалось, физически сжималась от боли, исходящей от этого места.

Запах становился невыносимым. Гниль, смерть, отчаяние.

И тогда мы их увидели.

Они лежали там и сям — у порогов домов, посреди единственной улицы, прислонившись к стенам. Тела. Одни — уже разлагающиеся, почерневшие, с неестественно вывернутыми конечностями и пустыми глазницами, из которых ползли черви. От них исходил тот самый, густой, сладкий смрад, от которого слезились глаза и сводило желудок.

Но были и другие.

Они выглядели так же, как те, кого мы нашли в столице — «спящие». Целые, нетронутые разложением, будто застывшие в момент самой смерти. Их кожа была бледной, восковой, а позы — неестественно скованными. Они не дышали, сердца их не бились, но в них не было и тления. Они просто… ждали.

— Боги… — прошептал Паргус, зажимая платком нос и рот. Его демоническая сущность, чувствительная к смерти, бунтовала, и он едва сдерживал рвотные позывы.

Никто не сказал ни слова. Не нужно было никакого диагностического импульса, чтобы отличить живых от мёртвых. Это было в самом воздухе, в ужасающей очевидности разложения.

Молча, движимые одним и тем же немым порывом, мы принялись за работу. Демитр кивком указал на самый большой из уцелевших домов с распахнутой настежь дверью. Асталь и Серан, сцепив зубы, принялись аккуратно, с осторожностью, переносить «спящих» внутрь, укладывая их вдоль стен на голый камень. Их лица были каменными масками, но я знала, что они чувствовали тоже, что и мы все — не оставить их на растерзание этой искажённой реальности, дать им хоть