Игра в умолчания - Макс Мах
Вчера вечером, когда их маленькая компания достигла городских ворот – а случилось это буквально за считаные минуты до их закрытия, – ни у кого, и уж тем более у Тины, не нашлось сил любопытствовать и восхищаться. Все были предельно измотаны, кажется, даже не вполне материальный Ремт Сюртук, устали, как собаки, обессилели и едва ли не пали духом. Так что думать могли лишь о горячей еде, крепком вине и теплой постели. Все это они нашли в гостинице, куда уже при свете факелов привел их Виктор, но города при этом практически не видели. Темные стены, огоньки свечей и лампад в щелях между неплотно прикрытыми ставнями, луна, скользящая по узкому лоскуту темного неба, зажатому между высоких крутых крыш. Вот, собственно, и все. А после мутное марево усталости перед глазами, острая, горячая, сладко пахнущая, исходящая паром луковая похлебка, горькое хлебное вино, бросившее Тину в пот, и тяжелая овчина, положенная поверх тонкого лоскутного одеяла и буквально придавившая девушку к жесткому, но такому желанному, туго набитому шерстью матрасу. Вот и все, что запомнилось с прошлой ночи.
А нынче на дворе стояло солнечное осеннее утро. Воздух был свеж, но все еще больше пах летом, чем зимой. Торцовая мостовая приятно ложилась под ноги, встречные люди выглядели опрятно и внушали доверие, хотя, как доподлинно знала теперь Тина, верить нельзя никому. Но, во всяком случае, эти горожане и иногородние, приехавшие в Савой из разных мест, большая часть которых наверняка не была известна Тине даже по названию, не внушали откровенных опасений. И это уже кое‑чего да стоило. Не оборотни, не духи гор, не сектанты. Всего лишь мужчины и женщины, дети и старики…
«Всего лишь люди… Экая невидаль!»
– О! – прервала ее размышления о превратностях судьбы дама аллер’Рипп. – Вот что нам нужно! А я все гадала, куда нас ноги принесут!
Тина остановилась и, проследив за взглядом дамы Адель, увидела чуть впереди и справа невысокий – всего в два этажа, – но широкий дом с красивым, выложенным из светлого тесаного камня фасадом. Несмотря на светлое время дня и отличную погоду, окна в доме оказались плотно закрыты расписанными золотом и киноварью ставнями. Эти ставни да странная вывеска, на которой среди прочего были изображены и нагие женщины, наводили на размышления.
– «Ласковый май», – прочла Тина вслух. – Прошу прощения, баронесса, но мне кажется, это бордель!
– Не бордель! – возразил сзади мягкий, но полный достоинства голос. – Это мыльня, милая барышня, ведь вы барышня, не так ли? Неплохая когда‑то мыльня, даже отличная, но слава ее в прошлом.
Так неожиданно заговорившая с ними женщина была немолода, но выглядела великолепно. Ее седые волосы, отливавшие серебром, были уложены в затейливую прическу, удерживаемую тут и там длинными золотыми заколками, украшенными бриллиантами и сапфирами. Лицо, не скрывавшее возраста, выглядело тем не менее гладким: ухоженная белая кожа, карминовые губы и синие, не выцветшие с возрастом глаза. Одета дама была в роскошное платье из расшитой цветными нитками тафты и серебряного аксамита[2] невиданной красоты. На плечах ее лежала накидка из меха черно‑бурой лисы, а украшения стоили, должно быть, целое состояние. И последний, но не менее значимый штрих. Дама сидела в удобном кресле из золоченого дерева, укрепленном на длинных резных шестах, удерживаемых на весу четырьмя крепкими мужчинами, одетыми в темно‑зеленые ливреи, но при этом опоясанными мечами, словно и не слуги они, а воины.
«Телохранители?»
– Прошу прощения, – прищурилась Тина. – Вы что‑то сказали, сударыня?
– Вы слышали, что я сказала, – улыбнулась женщина. – Прошу прощения, милые дамы, что нарушила вашу приватность, вмешавшись в разговор, отнюдь не предназначенный для моих ушей. Разрешите представиться, я Вильма Хурн аф Омине, землевладелица с юга. – И она подарила Тине и Аде исполненный невероятного достоинства и не лишенный изящества поклон. – Услышала ваши слова, сударыня, – взгляд синих глаз переместился с Тины на Аду, – и хотела предупредить, что век «Ласкового мая» подходит к концу, а тут и ваша реплика, барышня. – Она снова смотрела на Тину, не пытаясь даже скрыть своего интереса. – Две женщины, одетые в мужское платье, да еще и с мечами, и где! У входа в мыльню, бывшую в моде лет пятнадцать назад.
– А что, у старухи Шейн закончилась горячая вода? – холодно поинтересовалась Ада, в свою очередь, откровенно рассматривая «землевладелицу с юга». – Нам, собственно, помыться надо, а не время провести.
– Одно другому не мешает, – безмятежно улыбнулась Вильма Хурн. – Я как раз направляюсь в термы Кейсы Харм и приглашаю вас быть моими гостьями. Вы помоетесь, и мы проведем несколько часов за приятной беседой, закусывая и выпивая над проточной водой… У Кейсы отличная кухня и великолепные винные погреба. Ее музыканты и певцы из лучших в городе, и, разумеется, в ее термах вы можете утолить не только голод. Надеюсь, вы согласны с тем мнением, что пороки для того и существуют, чтобы предаваться им, ища наслаждения и довольства. Итак?
– Звучит многообещающе, – усмехнулась Адель. – Хотя, видит бог, мы искали всего лишь обыкновенную баню.
– В «Ласковом мае»? Вы бы еще в «Яблоки на снегу» пошли. Там тоже есть горячая вода.
– Ваша правда, сударыня, – согласилась, наконец, Адель. – Я Ада фон дер Койнер цум Диггерскарп.
– Из Квеба? – подняла бровь Вильма.
– Прямо оттуда, – чуть поклонилась Ада.
– А вы, красавица, вы тоже квебеянка?
– А что, похожа? – Тине разговор начинал нравиться, собеседница – тоже.
– По
