Мертвые земли Эдеса - Софья Шиманская

Ему казалось, что перед ним настоящий божественный дворец, и войти в него – большой почет, а никак не позорная казнь. Тогда он упрашивал дядю разрешить ему подойти и потрогать его. Луций был уверен, что стена окажется очень теплой и приятной на ощупь. Дядя не разрешил. Когда осужденный скрылся внутри в сопровождении конвоя, а следом, повременив, вошел консул, чтобы исполнить ритуал, Луций, улучив момент, исхитрился сбежать от дяди и все равно прикоснулся к жемчужной стене. Оказалось, что она состояла из чешуйчатых пластинок, холодных и острых.

Луций глубоко вдохнул. В воздухе не было запаха глицинии. Его казнь пахла прелой листвой и сладким ранним морозом. Не было дяди, за спину которого можно было спрятаться. Луций кожей ощущал взгляд Марка Центо. Тот исполнял свой долг с исключительным старанием. Луций слышал за спиной его напряженное дыхание и даже не чувствовал привычного отвращения. Почему из всех лизоблюдов Эдеса его конвоировал именно Марк? Напросился сам? Да, скорее всего. Пытался выслужиться и откреститься от бывшего приятеля. А может, просто мстил.

Стены Последнего Покоя сияли так же, как двенадцать лет назад, – тепло и ласково.

Публий Авитус закончил произносить речь. Луций нетерпеливо ступил на мраморную дорожку, ведущую к перламутровому кубу. Он не смотрел на собравшихся вдоль тропы людей, не проводил взглядом брата и не обернулся. Ему всегда хотелось побывать внутри.

В таком месте не могло случиться ничего дурного.

Когда Луций перешагнул порог, у него захватило дух настолько, что он и правда забыл, зачем он здесь. Перламутровая слюда, казавшаяся снаружи непрозрачной, пропускала свет. Луций оказался среди радужных бликов. Те по-хозяйски радушно приветствовали его в оглушительной тишине последнего покоя. Они танцевали на полированных цепях кандалов, нежились на ножках высокого трипода и трепали тонкую вязь душистого дыма, поднимающегося над жаровней.

Умереть здесь казалось не такой уж дурной затеей. Луций подумал, что едва не лишился этой привилегии ради того, чтобы сдохнуть от руки Терция в душной комнате Марка Центо.

На запястьях покоились браслеты кандалов с мягкой войлочной подкладкой, под коленями – белая подушка. Руки Луция неспешно растянули в стороны. Пока Марк чертил Печать Мандрагоры, Луций отрешенно рассматривал единственный заслуживающий внимания предмет в зале. На триподе отблескивал торбенитовый кинжал – близнец того, что был когда-то у него самого. Проклятый камень разрежет плоть мага как масло. Рядом в углях грелось клеймо из того же материала. Оно лишит его голоса.

Луций уставился в потолок, растворяясь в танцующих отблесках перламутра.

– Нравится? Это призрачная слюда. Последний Покой построили для казни одного из мятежных царей Сегмана. Это была его последняя просьба. По их поверьям считается, что после смерти под светом призрачной слюды душа умершего становится свободным духом. Трогательное суеверие. Он сам оплатил строительство, так что Сенат не возражал.

– Тень умершего, – поправил Луций, – это и правда восхитительно.

Тит Корвин стоял перед ним и с задумчивой улыбкой разглядывал стены. Его щеки чуть раскраснелись от мороза. Радужные блики тонули в темных кудрях.

– Гней доверил процедуру изгнания мне, не возражаешь? Поверь мне, я не испытываю удовольствия от этого процесса, – консул подошел к жаровне и вытянул над ней ладони, – сам понимаешь, он сейчас в глубокой скорби, и даже возмездие не умалит его горе.

– Месть непричастному мало кого может утешить.

– Не передумал? – Тит испытующе посмотрел на Луция.

– Нет. Не хочу вместе с вами вести Республику и весь мир к гибели.

– Слова настоящего Эдеры. Словно я помолодел на двадцать лет, – консул отошел от жаровни и взял с подставки торбенитовый клинок, – тогда начнем? Поговорим в процессе. Не могу задерживаться надолго. Печать Мандрагоры применили?

Луций сглотнул.

– Да.

Патриции имели право не страдать от боли и унижения. Мягкие кандалы не ранили кожу. Колени удобно упирались в подушку. Корвин зашел ему за спину, и Луций ощутил скольжение лезвия по коже. Смертельное рассечение тавро ощущалось лишь легким давлением и теплом бегущей из надрезов крови. Луций почувствовал горькое сожаление. Его словно лишили права присутствовать на собственной казни. Он наблюдал за ней со стороны. Вместо боли ему досталась беспомощность.

Корвин принялся педантично уничтожать Третье Тавро Луция. Тиберий зачем-то настоял на том, чтобы Луций сделал его в двадцать, хотя самому Луцию хотелось отложить это дело лет на пять. Заматереть немного, прежде чем заливать свою молодость в вечное стекло.

– Твой отец, собственно, и узнал о феномене нашей магии и Мертвой Земли, – Тит буднично продолжил беседу, – он и другие члены посольства. Но если Брасс и Арвина встали на мою сторону, как впоследствии и Авитус, то Эдера выступил против наших методов.

– Мой отец, судя по всему, был неплохим человеком.

Голос не дрожал. Было приятно сохранить достоинство.

Корвин обошел Луция, присел перед ним на корточки. Когда холодный камень клинка коснулся живота, мышцы Луция рефлекторно сжались. Он заставил себя не двигаться. Цепи все равно не позволили бы избежать лезвия. Консул длинным росчерком перерезал Второе Тавро на теле Луция. Торбенит исполнил свою функцию. Теперь убить Луция можно было и столовым ножом.

– Твой отец был изменником. Зря я позволил Авитусу тебя усыновить. С другой стороны, этой милостью я купил его верность. Но доверять дрессировку змеи мягкотелому трусу было не слишком дальновидно с моей стороны.

Луций выпрямился, насколько позволяли цепи. Кровь из разреза на солнечном сплетении заструилась по животу.

– Бесчестно оскорблять семью того, кто не может заставить тебя ответить за свои слова, – процедил он сквозь зубы, – мой дядя не трус. Мой отец не предатель.

Консул улыбнулся и раскроил тонкую вязь Первого Тавро на груди Луция.

Первое Тавро магам наносили на третий день после рождения. Медлить было нельзя. Воздух Эдеса наполняли гнилостные миазмы болезней. Меньше половины плебейских детей доживало до десяти лет. Каждый десятый погибал до года. Те, кто выжил, учились бороться с заразой.

Тела магов ничему не учились. Они нежились в защищенных теплицах и погибали от первого же дуновения пропитанного мором ветра.

Луций втянул носом воздух, и у него мгновенно запершило в горле. Он знал, на что шел и ради чего, но от страха все равно свело желудок. Все же его бесполезный героизм был идиотской авантюрой.

– Как ты назовешь человека, который отступился от того, что ему дорого? Того, кто не встал на сторону друга. Не продолжил его дело. Предпочел двадцать лет горевать о его гибели и служить его палачам.

Луций не отводил взгляда от золотистых глаз консула. Блики призрачной слюды плясали в радужках завораживающими всполохами, от которых у него щипало в носу.