Мертвые земли Эдеса - Софья Шиманская

Орхо пошатнулся, отступая на шаг. А потом резко выбросил руку и вцепился пальцами в открытое горло Вартония. Он рывком сместил гортань, зажал ему одно ухо ладонью и со всей силы ударил по второму.

И все.

Луций ошалело смотрел на грузно завалившееся набок тело. Толпа неодобрительно загудела. Короткий бой пришелся не по нраву даже тем, кто сделал ставку на неизвестного Айлана. Орхо слизнул кровь со снова разбитой губы и насмешливо взглянул на Луция, одними губами произнося на талорском: «Я говорил».

Луций ринулся к лестнице. Орхо поднялся на трибуну расслабленно, барабаня пальцами по стене. Он взял плечи Луция в ладони, выдыхая ему в ухо.

– Ты поставил на меня?

– Да, – прошипел Луций, скидывая его локоть, – но ты…

– Хорош?

Луций злобно засопел. Орхо беззвучно рассмеялся и оперся на стену. Его слегка качало. Девочка с горшочком для ставок робко потянула Луция за рукав и отдала ему выигрыш – двадцать пять денариев. Орхо сказал ей что-то на зенийском, и она выгребла из горшка еще пять. Видимо, его личный выигрыш за бой.

– Зачем это было? – Луций сам перекинул его руку через свою шею, чтобы вывести Орхо прочь с трибун. Но талорец не стал опираться на него и лишь потрепал по волосам.

– Мне же нужно было вернуть все, что ты на меня потратил.

– Я бы не разорился, – проворчал Луций, – ты просто красуешься.

– Вовсе нет.

Паника неуверенно отступила. Луций воспроизвел весь короткий бой в памяти и укоризненно покачал головой, сжав губы. Не позволил ни единой искре восторга проявиться на лице.

Покинув ямы, они свернули в узкий проулок между двумя ветхими зданиями, заглушавшими шум музыки и голоса толпы. Луций повернул талорца к себе лицом и начал было чертить Печать Исцеления, но тот опустил его руку и сел на крыльцо одной из заброшенных инсул. Луций вздохнул. Шрамы Орхо, кажется, коллекционировал – новый встал аккурат в симметрию к тому, который оставил Марк Центо.

– Кто такой Айлан?

– А что? – усмехнулся Орхо.

– Это твое настоящее имя? – фыркнул Луций, отчего-то смутившись. – Ты не много о себе рассказываешь.

– Это мой сокол, – отмахнулся талорец, – он обожает такие развлечения.

Луций упер ладонь в стену над головой Орхо и навис над ним, прищурившись. Щеки талорца раскраснелись, он то и дело касался языком свежей раны. Орхо вытянул руку, пытаясь схватить бурдюк на груди Луция, но тот перекинул его за спину.

– Почему тебе не нравится, когда я меняю лицо?

Талорец отвел взгляд и, помедлив, спросил:

– Ты знаешь, что такое Кал’даор?

– День духов.

– И чему тебя научила твоя кормилица. – Орхо разочарованно цокнул. – Кал’даор – это день, когда духи покинули этот мир и оставили людей в покое. Мы празднуем их исход.

– И что?

– В этот день нельзя лгать и лукавить. Духи любят загадки. Они могут заинтересоваться тобой и обратить на тебя внимание. Поэтому не стоит прятать лицо в этот день. Да и в любой другой тоже.

Луций сглотнул. Отчего-то по горлу прокатился шерстистый комок разочарования. Он словно рассчитывал на другой ответ – но сам не знал на какой.

11

Сон разума

Снег был повсюду. Ровным ковром он простирался до самого горизонта, а горизонт был так далеко, что казалось, во всем мире ничего не осталось, кроме этого снега.

Луций никогда в жизни не видел столько пустоты. Она обнимала его, сдавливая ребра с отчаянной нежностью, успокаивала разбушевавшийся пульс. С усилием выдохнув облачко пара, Луций поднял голову. Там, на небе, он мог увидеть каждую звезду, которая существовала или только собиралась однажды вспыхнуть. Зеленые и красные всполохи небесного огня лизали щеки, отпечатывались на радужке разноцветными пятнами. Треск мороза казался лопающимися искрами этого костра. Небо сгорало для своего единственного зрителя. Север встречал его лучшим, что у него было.

Холод словно рвал мир на части, но Луций почти его не чувствовал. Нет, не так. Холод целовал и покусывал его кожу. Дразнил, вился вокруг, щекотал невесомыми касаниями и не причинял вреда. Он был ласков. От него не хотелось бежать, хотелось закружить его сильнее, потому что, кроме холода, ничего не осталось, и от этого было мучительно горько. Запрокинув голову, Луций смотрел на полыхающее небо, чувствовал, как редкие снежинки опускаются на кожу и не тают, и задыхался от сдавивших горло слез и вместе с тем дикого восторга. Он все потерял. Вытянул руку, бессильно царапнул воздух и не увидел ни единой искры магии под пальцами. На месте чего-то важного теперь вкрадчиво поблескивал иней. Каждым нервом в теле Луций чувствовал неизмеримо больше, чем раньше, и это выбивало землю из-под ног. Страх и отчаяние, воля и выбор распирали грудную клетку, накатывали волна за волной.

За спиной раздался тихий хруст шагов. Луций ждал их, поэтому не вздрогнул.

– Сбежал.

Он обернулся.

Раздался надрывный птичий крик.

Луций распахнул глаза и ошалело уставился на золотой узор подушки.

Чайка во дворе недовольно гаркнула еще дважды, захлопала крыльями и улетела прочь. А Луций задержал дыхание и пялился на вышитые завитушки, пока не заболели глаза.

Каждая мышца звенела от напряжения и чего-то такого, что Луций не мог объяснить. Оно ощущалось как сбитое на пике возбуждение и следующее за ним разочарование. Собственное тело казалось ему недостаточным. Оно недостаточно глубоко дышало, недостаточно остро чувствовало. Все казалось блеклым. Пустым. Реальность проигрывала сну. В реальности от мехового покрывала становилось чуть жарко и кожа покрывалась испариной, ветер из окна нес слабый запах застоявшейся воды и приглушенные голоса спешащих по делам рабов.

Еще вчера эта реальность казалась уютной, сейчас же она приводила в отчаяние.

Закрыв наконец глаза, Луций воссоздал в памяти образы сновидения. Далекий горизонт и бесконечную заснеженную пустошь, подобную которой он никогда не видел. В Эдесе невозможно увидеть горизонт. Его скрывает мрамор и бетон. И даже если выехать за пределы столицы, повсюду вместо горизонта будут бараки и виноградники, зернохранилища, мельницы. В Эдесе Луций никогда не видел такого обильного, такого белого снега. Тот, что выпадал, превращался в серую кашу, едва касался земли. И неба такого в Эдесе не было. И холода.

Луцию впервые в жизни снился Север, и он был лучше всего, что он о нем слышал или мог вообразить.

Закрыв глаза, он попытался зацепиться за ощущения из сна. Тело пронзил острый спазм. Отчаяние и ужас, пьянящая воля и ликование прокатились по