По краю земли - Катерина Ромм
Утешение было только одно – его почётный гость со дня на день должен был завершить свою работу. Самое время, потому что терпение Сэптена было на исходе. Иронично, но они начали ровно год назад: в прошлом октябре гостя выловили на тёмных улицах Флоры и пригласили в Ангору для выполнения деликатного заказа. Первые месяцы пришлось потратить на убеждение. Сэптен перепробовал и кнут и пряник, прежде чем дело сдвинулось с мёртвой точки.
Граф дважды вымыл руки в раковине в дальнем углу кабинета, тщательно вытер их плотным вафельным полотенцем и взялся за изящный ключик. Ключ отпирал дверцу в каморку, спрятанную за книжным шкафом. Предполагалось, что граф должен хранить там бумаги и прочий хлам, однако Сэптен предпочитал использовать каморку иначе – именно там он разместил своего драгоценного гостя. Столь близкое соседство было, конечно, омерзительно, однако позволяло лично контролировать работу, а это главное.
Граф сдвинул лёгкую дверь, вытянул руку с лампой и заглянул внутрь. Лампа осветила крошечное помещение – впрочем, гостю не требовалось много места. Почти всю каморку занимал низкий стол, заваленный инструментами, драгоценными камнями, металлическими нитями и пластинами. Пол был застелен соломой. На соломе, свернувшись клубком, храпел гном.
Лёжа он занимал не больше места, чем среднего размера псина, а стоя не доставал графу даже до пояса. Этот гном был ещё совсем молодой, с короткой белой бородкой и морщинистыми щеками. Почувствовав свет, он тревожно захлопал глазами без ресниц. Свет ему только мешал, но не мог же граф ходить сюда без лампы, в самом деле? Потерпит.
– Ты закончил? – спросил Сэптен, морща нос от тошнотворного запаха.
Гном оскалился, обнажив зубы.
– Ну-ну, – граф предупреждающе поднял руку, – еду скоро принесут. Бобы и картофель, всё как ты любишь. Но сначала о деле – где?..
Гном закопошился на соломе и подскочил к столу. Одежда на нём обветшала за год, и он словно бы даже уменьшился в размерах. Схуднул, что ли? Вероятно, гостю не нравилась такая жизнь. Граф его понимал, но что поделать: интересы гнома не совпадали с его собственными. Совпадала у них только цель – гном хотел поскорее закончить работу, и граф хотел того же.
Гном потёр уродливые, однако на удивление ловкие ручищи, и на столе внезапно появилось ожерелье. Великолепные матовые жемчужины из подземных озёр, лучшее ангорское серебро, гномья работа… Казалось, ожерелье светится в полумраке каморки. От него невозможно было оторвать взгляд. Сэптен протиснулся в дверь, желая рассмотреть детали поближе, но гном метнулся ему навстречу, преграждая путь, и больно ущипнул за ногу.
– Ах, чёртов бес! – выругался Сэптен. – Я понял, да. Сначала еда.
Он развернулся и поспешил прочь из смрада потайной комнаты. Удивительно, как в этом тесном, мерзком, грязном месте, в кромешной темноте могло родиться нечто столь совершенное. Стихийный дар, истинное чудо! Граф удовлетворённо усмехнулся, запирая дверь на ключ. Не зря говорят, что красота ослепляет.
Винтекью терпеливо ждал, пока отец закончит общаться с газетчиками. Сегодня был день открытых дверей, и граф, как обычно, устроил приём для ангорской аристократии и прессы. Остальные – обыкновенные горожане и фермеры Приангорья – приглашены не были, но всё равно пришли, и прогнать их граф не мог. Винтекью, стоя в стороне, с рассеянным любопытством наблюдал, как ловко отец обхаживает знать и отделывается от тех, кто ему не интересен.
Приём проходил в ратуше на берегу реки. После встречи граф и все желающие обычно прогуливались по городу и проверяли, как идут дела в разных кварталах. Винтекью слышал, будто раньше дни открытых дверей проходили каждый месяц, но его отец посчитал, что это слишком часто. После смерти матери он сократил их количество до четырёх в год – меньше ему не позволил король Аргелен.
Этой осенью из-за вспышки лихорадки закрыли один из ангорских лицеев. Более половины учеников слегли за неделю и были направлены к медикам Ангоры и Флоры; говорят, во Флоре ими занялся лично королевский медик. Потому сегодняшняя прогулка во главе с графом Сэптеном заканчивалась именно здесь, во внутреннем дворе опустевшего лицея – в здание зайти никто не рискнул, опасаясь заразы. Винтекью ждал, прислонившись к воротам и скрестив руки на груди. Вообще‐то у него были планы на вечер, но от них пришлось отказаться – отец неожиданно пригласил его на чай. Граф, конечно же, не сказал, по какому поводу. Он никогда не говорил.
Двор постепенно пустел, но несколько настырных газетчиков по-прежнему топтались перед отцом. Винтекью покосился на часы под фонарём – без четверти семь, пора бы и честь знать. Действительно, вскоре граф недвусмысленно дал своим собеседникам понять, что они могут – должны – уходить. Рук на прощание он никогда не пожимал. Винтекью торопливо приблизился к отцу, как только тот остался один.
– Пойдём, – сказал отец, бросив беглый взгляд на сына.
Они вышли на набережную, и отец кивнул Винтекью в сторону самой дорогой кофейни города. Летом столики из кофейни выносили на ажурный мост, перекинутый через канал к городскому парку. Теперь для этого было уже слишком холодно: по-осеннему неуютный парк пустовал, а прохожие спешили вдоль набережной, подняв воротники.
В кофейне Сэптены заняли лучшие места у окна. Винтекью расстегнул сюртук и стал смотреть, как закутанный в шарф фонарщик ходит от столба к столбу, зажигая огни. Виконт вдохнул тяжёлый аромат кофе и поразился, что отец привёл его в такое место. Обычно граф избегал скопления людей. Наверное, хочет сказать ему что‐то особенное.
Граф провёл рукой по седым волосам и поправил тяжёлые очки. Он выглядел уставшим, но неожиданно спокойным, даже довольным собой.
– Я слышал, ты собрался жениться.
Винтекью сразу стало жарко. Как обычно, от отца ничего надолго не утаишь!
– Как… Откуда ты знаешь?
– По тебе всё видно, мой дорогой, совершенно всё. – Граф ухмыльнулся, и на лице обозначились глубокие морщины. – Но не беспокойся… Ты же знаешь, это была наша с мамой мечта, так что я не отговариваю тебя. Напротив – рад, что ты наконец созрел.
– Но я хотел тебя удивить, – пробормотал Винтекью.
– Даже если бы это стало сюрпризом, я не мог бы быть более счастлив, чем теперь.
Отец говорил искренне, и Винтекью
