Мученик - Энтони Райан
Истощение было тогда настолько сильным, что остались лишь смутные воспоминания о том, как меня сюда сбросил каэрит. Я помнил, что тогда был день, как и сейчас, но урчащая пустота в животе и выжженное горло ясно давали понять, что это не тот же самый день. К моему удивлению, дверь сарая была закрыта на задвижку, но не заперта, ни цепью, ни верёвкой. Быть может, мой невольный спаситель лелеял надежду, что я уберусь вместе со своими сложностями, и не буду его больше беспокоить. Однако, хотя чувствительность и вернулась моим ногам, но я знал, что какое-то время ходить не смогу. Даже если бы мне хватило сил подняться с прохладного глиняного пола, устланного соломой, выжить в диких местах за пределами этого сарая без еды и помощи шансов практически не оставалось.
В конечном счёте неприятные ощущения в ногах стихли до пульсирующей ломоты, и я предпринял попытку заставить их повиноваться мне. Поначалу они только барахтались, а ступни исполняли странные круговые движения, которые выглядели бы комично, если бы не боль, которую они причиняли. Результатом более часа упорных попыток стала способность подтянуть их к груди без последующих подёргиваний. Невелико достижение, но, по крайней мере, смягчило растущее подозрение, что я навсегда стал калекой.
Когда, судя по углу падающего солнечного света, приближался полдень, дверь наконец-то открылась. Первым вошёл зеленоглазый мужчина, за ним человек постарше, слегка уступавший первому размерами. Третьей зашла крошечная старая согбенная женщина, двигавшаяся при помощи скрюченной палки. Несмотря на то, что физически она в этом сарае меньше всех производила впечатление, но, судя по очевидному уважению двух её спутников, у меня не осталось сомнений, кто из них обладает большей властью. Она с трудом направилась ко мне, покачивая длинными белыми волосами. Её палка ритмично стукала по полу, и этот стук казался мне неестественно громким. Остановившись передо мной, она наклонилась, и среди свисавших белых косичек показалось лицо, покрытое морщинами и старческими пятнами. Глаза у неё были зелёными, как и у моего спасителя, хотя, к моему удивлению, ещё светлее, чем у него — словно два сверкающих изумруда в кожаной маске.
Я смотрел на неё в ответ, чувствуя, что отводить сейчас взгляд было бы ошибкой. В голове всплыла и тут же угасла мысль снова упомянуть Доэнлишь. Во взгляде этой женщины светилась редкая, но очевидная проницательность, из-за которой я остерёгся говорить, пока не возникнет необходимость. Она прищурилась и протянула руку, дрожавшую скорее от возраста, чем от трепета. Её пальцы на секунду замерли над порезом на моём лбу, а потом она отдёрнула их обратно.
Я увидел, как на её лице разом мелькнули гнев и интерес, а потом она взяла себя в руки и заговорила на чистом альбермайнском почти без акцента:
— Так значит, ты не врал. — В её словах послышалась задумчивая нотка, и я знал, что они лишь наполовину были адресованы мне. Её потрескавшиеся губы сгладились в решительной гримасе, и она развернулась к своим спутникам, проворчав короткую фразу на каэритском, после которой они оба быстро вышли из сарая.
— Она тебя послала? — спросила старуха, и застонала, опускаясь передо мной на корточки. Разумеется, у меня не было сомнений в цели её вопроса, но я беспокоился о последствиях, если расскажу всё, что знаю о Ведьме в Мешке. Явно Доэнлишь считалась весьма важной среди этих людей, иначе бы одно лишь упоминание её имени не спасло бы меня. Но важность не обязательно означает уважение или хорошее отношение. Мне показалось, что Ведьма в Мешке здесь такой же изгой, каким я и сам был когда-то.
— Вы её знаете? — спросил я. Ответ вопросом на вопрос — старый трюк, но эта старая душа оказалась слишком умной, чтобы на него купиться.
— Никаких игр! — отрезала она, поднимая палку, и больно ударила мне по макушке. — И не ври мне, мальчик. Я этого не терплю, и у моего внука очень острый топор.
Я потёр голову и осуждающе нахмурился, что не вызвало никаких явных признаков сочувствия или сострадания. Вместо этого она нахмурилась ещё настойчивее и снова подняла палку.
— Нет, она меня не посылала, — сказал я, поднимая руки. — Но я ей друг, а она — мне, как, думаю, вы и сами знаете.
— Друг. — Её губы презрительно скривились. — Глупое слово, одно из многих у твоего глупого народа. Она тебе не друг, мальчик. — Она снова присела на корточки, схватив палку двумя руками, и с явным опасением изучала меня. Я не нарушал молчание, и моё внимание привлекли безделушки, висевшие на шнурованном браслете на её запястье. По большей части бессмысленные кусочки абстрактного металла, но среди них был вороний череп, очень похожий на тот, что украшал браслет Райта много лет назад.
— Видел уже такой? — спросила старуха, заметив мой интерес.
— У моего… знакомого был похожий, — ответил я, не видя смысла врать. — Он тоже был каэритом. Колдуном, или, по крайней мере, так он утверждал.
Эти слова вызвали неожиданный смех, хотя и с оттенком презрения.
— Колдун, — повторила она, качая головой. — И что с ним стало, с этим каэритским знакомым?
— Его убили. Другой каэрит, честно говоря. — Я уставился старухе в глаза, желая увидеть её реакцию. — Человек, проклятый способностью слышать голоса мёртвых. Возможно, вы о нём слышали.
Я надеялся увидеть признаки страха, но вместо этого на лице пожилой каэритки появилось мрачное, понимающее выражение.
— Я слышала о нём. Полагаю, он тоже мёртв?
— Да.
— Ты его убил?
— Хотелось бы. Но это сделала другая знакомая, возвращая мне должок.
Она фыркнула и пробормотала что-то на своём языке — очередная фраза, которую моя память сочла нужным сохранить и получить перевод:
— Вот ведь, долго же тебе пришлось умирать. Но, по крайней мере, подходящий конец — умереть от рук тех, кому ты хотел подражать.
— Всегда было интересно, — решился я, поскольку женщина уже тревожно долго молчала, — что привело к этому проклятию? И как так вышло, что он бродил по землям моего народа в качестве цепаря?
— Цепаря? — спросила она, прищурившись. Я видел, что она поняла значение слова, хотя её голос
