Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

* * *

Знахарская изба в этот день превратилась в цех.

На стол выставили котёл, под которым тлели уголья. В котёл шёл жир — аккуратно нарезанный, будто на пирожки, — и щёлок, осторожно добавляемый ковшиками. Акулина мешала длинной палкой, высунув язык от усердия. Улита и Авдотья сидели по обе стороны, как две статуи сомнения.

— Баарыня, — не выдержала Авдотья, — а если оно бабам кожу сожжёт? Щёлок-то он злой…

— Поэтому мы и мешаем, — терпеливо пояснила Милана. — Нужно, чтобы жир с щёлоком сошлись в честное партнёрство. Если щёлока будет мало — получится жирная размазня. Если много — да, сожжёт. А нам нужен хороший союз.

— Как в браке, — глубокомысленно заметила Улита.

— Как в хорошем браке, — уточнила Милана. — Редком.

Пелагея стояла рядом, не отрывая глаз от котла. Для неё это было похоже на настоящее волшебство: тёмная жижа постепенно светлела, густела, по поверхности побежали пузыри.

— Мамка, — шепнула она. — А это… не грех? Мыло варить?

— Если это грех, — устало сказала Милана, — то пусть Господь сам придёт и объяснит, почему ему нравятся вши, чесотка и гниющие раны. Пока не пришёл — считаю, что мы с ним на одной стороне.

Пелагея задумалась. Потом тихо, почти не шевеля губами, прошептала:

— Господи… если ты есть… мамка ругается, но она добрая. Ты не обижайся. Она просто… не умеет по-другому.

Милана услышала краем сознания, и у неё под сердцем что-то сжалось.

«Вот так, — подумала она. — Ребёнок переводит мои медицинские термины на язык молитвы. Отличная у нас бригада: я — фельдшер, она — переговорщик с небесной администрацией».

* * *

Запах в избе сменился. Вонь щёлока отступила, её забил другой — тяжёлый, жирный, с едва уловимой, но приятной ноткой чистоты. Жир начал превращаться в густую, тягучую массу.

— Всё, — скомандовала Милана. — Снимаем.

Сняли. Перелили в деревянный ящик, выстланный тряпицами. Разровняли. Поверхность блестела, как свежий холодец. Знахарки переглянулись.

— И это… мыло? — скептически уточнила Улита.

— Это — будущая революция, — торжественно сказала Милана. — Сейчас постоит, застынет. Потом нарежем. И вы пойдёте по домам и будете руки людям этим мыть. И детей. И всё, что под руку попадётся.

— Мужиков тоже? — ехидно уточнила Авдотья.

— Мужиков — особенно, — отрезала Милана. — Может, раз в жизни поймут, что вода — это не только, чтобы в ней рыбу ловить.

* * *

Про мыло в деревне узнали быстрее, чем про появление чумы узнали бы в городе.

К полудню к знахарской избе уже вертелись бабы, делая вид, что они просто «мимо проходили».

— Это правда, что барыня жир переводит в какую-то белиберду? — шептались они.

— Это не белиберда, это… — начала было Акулина, но Милана махнула рукой:

— Пусть будет белиберда. Зато чистая.

Первый кусок они попробовали на себе.

Домна, скривившись, как будто ей предложили съесть сырую репу, сунула руки в таз, где лежал светлый, мягкий, ещё не до конца затвердевший кус, и начала тереть ладони.

— Щиплет! — тут же возмутилась она.

— Щиплет — значит, работает, — невозмутимо сказала Милана. — Давай, давай, не притворяйся. Я видела, как ты кипятком полы мыла и не пикнула.

Домна потёрла ещё. На руках появилась белая пена — пусть и не такая, как в рекламе шампуней XXI века, но всё же пена. Запах был… ну… не розы и не ландыши, но значительно лучше привычной смеси пота и дыма.

— Чудно… — удивлённо протянула она. — Смотрите-ка, и грязь отходит… И… скользко так.

— Это мыло, — удовлетворённо сказала Милана. — Запоминайте слово. Скоро вы его полюбите больше, чем кочергу.

* * *

К обеду в усадьбе вспыхнул второй фронт войны — фронт санитарно-строительный.

На дальнем углу двора трое мужиков орали так, что было слышно до леса. Староста, кузнец и дворовый Семён, каждое слово которого можно было смело записывать в отдельную книгу по ненормативной лексике.

— Я вам говорю, — размахивал руками староста, — куда это годится? Чтоб все в одно место ходили⁈ А ежели очередь? А ежели нужда великая⁈

— Тогда будете ждать, как все, — спокойно ответила Милана, опираясь на косяк крыльца. — На войне за удобство не отвечаю.

— На какой такой войне⁈ — взвыл кузнец.

— С вонью, — объяснила Милана. — И с лихорадками. И с червями, которые заводятся там, где люди гадят, где попало.

Мужики переглянулись. Аргумент про червей впечатлил не всех, но задел.

— Ну а ежели я хочу… — начал Семён и осёкся, поймав взгляд Миланы.

— Ежели хочешь гадить под домом, — мягко сказала она, — я тебя туда же и закопаю. Для удобства.

Пелагея прыснула, зажав рот ладонью. Несколько баб за её спиной тоже захихикали.

— Баарыня… — староста попытался вспомнить, что он всё-таки представитель власти в деревне, — мы люди привычные. Мы так от дедов жили…

— И от дедов болели, — отрезала Милана. — Понимаешь, староста, в чём беда привычки? Она не спрашивает, хочешь ты жить лучше или нет. Она говорит: «Так всегда было». А я так не хочу. И либо вы копаете нужник вот там, — она показала рукой в сторону дальнего забора, — либо я начну лечить вас от поноса в каждом дворе отдельно, с подробными истошными криками. Вы выбираете.

— Ты… — выдохнул кузнец, — ты страшная женщина, барыня.

— Я практичная, — поправила Милана. — Страшной я бы была, если бы пустила всё на самотёк.

Староста почесал затылок, посмотрел на баб, на мужиков, на кадку с мылом у избы, на чистые тряпки, высохшие на верёвке.

— Ладно, — сдался он. — Копать так копать. Семён, хватай лопату. Кузнец, помогай.

— А я чего? — возмутился Семён.

— А ты легче всех, — сухо заметила Домна. — Земля под тобой меньше страдать будет.

* * *

Пока мужики ругались и копали, Милана устроила ещё одну маленькую революцию — бумажную.

Ну, не совсем бумажную. Пергамент у неё был в дефиците, бумага — роскошь. Но дощечки с резами — вот их было сколько угодно.

Она сидела в тени на лавке у знахарской избы, держа на коленях гладкую дощечку. В руке —