Сага о Головастике. Начало - Александр Нерей
«Вот оно как. Старый сам в это верит. А что если всё так и было? И коптит дед до сих пор из-за нас, недорослей?»
— И стих такой про неё имеется: «Смерть, ты такая добрая: всю жизнь ты не приходишь», — выдал дед после паузы, и я понял, что сейчас-то и последует его издевательское «ха-ха-ха», но кроме лукавства, появившегося в стариковских глазах, ничего не изменилось. — И когда помру, эпитафию только такую желаю и ни словом больше. Обещаешь?
Я после его истории сидел пораженный до глубины души и ни о чём другом думать не мог: «Тётенька добрая. Вот ведь чудо-юдо».
— Так ты мне обещание даёшь или нет? — о чём-то спросил дед.
— Даю, — махнул я рукой. — Домой теперь можно?
— Мчись, аки ветер буйный. Маши лёгкими благодатными крылами, — заговорил Павел, как в телевизорных сказках. — Да про стишок этот помни и обещание сдержи. Ведь он написан рукой… Чуть не проговорился. Извиняй. Сказать опять не могу. Не время ещё, как давеча жалился.
Ну ступай, служивый, да не кручинься о клятве непринятой и событий не торопи. Придёт время, яблочко созреет и само в руку сверзится.
Я ушёл слегка недовольный яблочным напутствием, но вскоре сообразил, что дед имел в виду, и на душе тотчас успокоилось. Может, у меня все эмоции и закончились, так тоже бывало после поучительных разносолов, но вошёл я в родную калитку с чувством выполненного долга, спокойствием и надеждой на лучшее.
Глава 11. Змеиная клятва
Наступила середина мая, а я так и не взобрался ни на какую гору. И доклады из других миров приходили для меня неутешительные. Первым явился братец Александр-I:
— Принял меня мир. И в лицо теплом дул. И волосы шевелил. И мурашки запускал, — весело тараторил он, как швейная машинка.
— Кто бы мог подумать, — вздохнул я недовольным голосом.
— О чём?
— О том, что ты клятву вперёд всех принесёшь, — выговорил я спокойно, но потом не удержался и выдал звонкое дедовское ха-ха-ха.
Долго мы с ним тогда посмеялись друг над другом, и за такую шутку он нисколечко не обиделся. А после пошло-поехало. То один счастливчик с улыбкой до ушей примчится, то другой. И все рады-радёшеньки, что миры их приняли с потрохами, и теперь они в полной готовности к службе.
Дед по началу ободрял меня словами «не всегда командир обязан скакать впереди», но потом увидел, что эти известия мне не слишком докучают, и успокоился. Я, конечно, переживал, но справлялся с эмоциями и планировал предстоявшую клятву.
На всякий случай, если до конца мая так и не удастся попасть на Змеиную гору, замыслил пеший поход за Старую станицу и дальше по склону Фортштадта. «Выберу место на каком-нибудь бугре, а там и на клятву замахнусь», — так решил и твердил, когда одолевали сомнения.
А дедово яблочко между тем зрело, наливалось, и готовилось само прыгнуть мне в руку.
— Завтра пятница. Я пораньше с работы приду, — ни с того ни с сего заявил мне папка. — А ты как с уроков примчишься, сразу на рыбалку собирайся. В субботу в школу не пойдёшь. Записку мамка потом черкнёт. Часа в четыре вечера поедем с дядей Витей на Кайдалы.
«Не рыпайся, и само свершится», — переврал я напутствие деда, когда дождался своё яблочко. Но оно оказалось с сюрпризом. Уже после укладки вещей в багажник Запорожца я узнал, что дядя Витя возьмёт с собой старшего сына Эдика, моего ровесника. «Вам с ним будет нескучно», — сказал мне отец тоном, не допускавшим возражений, и я не знал, радоваться этой новости или огорчаться.
Мы тщательно подготовились к первой в году ночёвке у воды и выехали из дома, а дальше всё пошло своим чередом. Сначала завернули к дяде Вите, пристроили его рыбацкие шмотки и тронулись в путь. Потом была Кубань, потом Фортштадт, потом бесконечные колхозные поля.
На ставропольские Кайдалы добрались поздним вечером. Как и положено, проехали мимо Змеиной горы, на которую я глазел уже сквозь сумерки, и свернули с грунтовки к пруду. Что именно называлось Кайдалами, я не знал, и это могло быть, что угодно. И кошара с баранами, и череда прудов вдоль низины, и какой-нибудь посёлок неподалёку.
Когда выбрали место удобное для ночёвки, сразу распаковались. Отец ещё умудрился закинуть удочки. Лодку он накачивал, когда окончательно стемнело, и наш костерок горел, потрескивал углями и запускал в небо тысячи искр. А мы с Эдиком носились по берегу и просили родителей обязательно выставить на ночь раколовки.
Взрослые от нас отмахнулись, как от надоедливых комариков, и, покончив с лодками, уселись у костерка ужинать и травить рыбацкие байки.
Поутру я увидел, что отцы уже давным-давно сидят в лодках и зорко следят за поплавками. Эдик куда-то запропал, и его я так и не отыскал глазами, а звать криком не решился.
С камнем на душе приготовил себе бамбуковую удочку, прихватил банку червей, садок, и пошёл по берегу выбирать место для рыбалки.
Прорыбачил до обеда. А Эдик ничем таким не заморачивался и бродил себе по округе, то появляясь, то исчезая за камышами.
«Понос у него, что ли? Лишь бы не испортил мне дело», — задумался я, как устроить себе рискованную прогулку. Сначала собирался сказать отцу, что это Эдик хочет к змеям сходить, но потом передумал. Решил, пусть дедово яблочко само решает, что и как делать.
Заядлые рыболовы выбрались на берег только в два часа дня. Я к тому времени уже бродил вокруг машины и всё косился то на Змеиную гору, то на Эдика. Как именно поступить, яблочко сказать не торопилось, поэтому в голову ничего хорошего не приходило.
Эдику я не открылся и про змеиный поход не рассказал. «За обедом что-нибудь придумаю», — решил и стал дожидаться папку.
Отцы размялись, сбегали в камыши и начали раскладывать припасённые закуски. Когда всё было готово, мы расселись на травке и принялись за нехитрый обед.
Проглотив полагавшиеся мне кусочек колбасы, варёную картофелину и стрелку зелёного
