Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко
Во-вторых: она — пахнет не лавандой.
Она пахнет… скажем так, как будто умерла, воскресла и решила больше никогда не мыться.
Милана зарылась лицом в подушку и простонала:
— Господи, я в Средневековье. С антисептиками проблема, с душем — беда, с дезодорантом — молчу. Да я же теперь официальный спонсор развития биологического оружия…
Пелагея шевельнулась, не открывая глаз:
— Матушка… вы опять странно говорите…
— Привыкай, Пелагеюшка, — вздохнула Милана. — У мамы… профессиональная деформация.
* * *
После утреннего хлеба, парного молока и мыслей о том, что кофе она теперь увидит только во сне, Милана велела собираться. Сегодня — великий день: генеральная мойка женщин и детей.
Впервые в жизни этой деревни.
— Все в баню. Добровольно. Или я сама приведу, — спокойно сказала Милана, надевая чистый, вчера выстиранный сарафан.
Служанки и дворовые переглянулись. До них доходило страшное: барыня не шутит.
* * *
Баня топилась с рассвета, пахла смолой, влажным деревом и травами, которые Милана сама закинула в чан с кипятком. Пелагея вертелась рядом, помогала подносить вёдра, и поглядывала на мать очень внимательно — как будто пыталась понять новую, другую маму, что вернулась к ней из небытия.
Когда вошла первая женщина — толстые руки, усталые глаза — Милана улыбнулась ей, показывая:
— Мыться — не грех. Грех — болеть да деток заражать.
Женщина перекрестилась. Вторая — тоже. Третья — прыснула смехом:
— Ай, барыня, слыхано ли! Чтоб всё село в бане! Да ещё и с травами! Что завтра будет? Чудо?
— Завтра будет перестройка канализации, — мило ответила Милана. — Я хочу туалет в конкретном месте, а не в каждом кусте. Иначе грибы у нас так и не пойдут.
— Какие грибы? — ужаснулась бабка.
— Съедобные. А не те, что рождаются от запаха ваших… трудов, — отрезала она.
* * *
Первые полчаса в бане стояла робкая тишина. Потом — смех, потому что кто-то мыло впервые увидел, кто-то визжал, что щиплет глаза, а одна бабка, глядя на чистую воду, сказала:
— Так вот какая она, водица-то! Я уж позабыла!
Милана мыла сама: у кого-то волосы, у кого-то спину, проверяла родинки, слушала дыхание, заставляла кашляющих пить горячую воду с мёдом.
— Матушка Милана, — робко спросила Акулина, подавая полотенце, — так оно правда — отваром полоскать горло помогает?
— Акулина, — Милана посмотрела на неё с неожиданной нежностью, — если я буду делать из тебя помощницу, ты однажды станешь лучшей знахаркой на этой земле.
Глаза девицы расширились, как у котёнка, впервые увидевшего печёную рыбу:
— А можно? Можно учиться?
— Не просто можно. Нужно.
Пелагея сияла. Она ещё никогда не видела, чтобы мать говорила с людьми так ласково. Ей хотелось держаться ближе, прикасаться, проверять: не уйдёт ли эта мама снова.
* * *
Когда банный переполох закончился, и чистые, румяные женщины ушли довольные, Милана почувствовала, что может, наконец, выдохнуть.
Но у ворот уже стояли двое.
Мужчина и женщина. На руках женщина держала мальчишку, лет десяти, горячего, как печь.
— Барыня… спасите. Наш Илья из дружины вернулся. Израненный. Горит. Бредит. Помоги, — шептала мать.
Илья.
Будто судьба сама выбрала имя.
Милана коснулась его лба. Глаза мальчика распахнулись — ярко-синие, невозможные, как та неоновая вывеска возле её подъезда в прошлом.
— Принесите кипячёную воду, чистую холстину, всё, что есть из мёда, лук, чеснок, и пусть кто-то принесёт самогон, — сказала она. — Я приду к вам завтра на рассвете. Сегодня — отвар малины, натирать грудь луковым соком с мёдом, ноги — гусиным жиром, если есть.
Женщина всхлипнула:
— Барыня… благодарствую…
— И ещё, — добавила Милана. — Завтра я заберу его к себе. Здесь он не поправится.
— Но… дом маленький… коза…
— Козу тоже заберёте, — смеялась Милана. — Без козы какое же лечение?
Пелагея дернула мать за рукав:
— Матушка, вы как волшебница.
Милана поцеловала дочь в макушку:
— Нет, Пелагеюшка. Я просто знаю, как не дать людям умирать от глупостей.
* * *
Вечером, укладывая Пелагею, она рассказывала ей сказку о Золушке. Но половину рассказа девочка смеялась, потому что вместо кареты Милана ляпнула: «И приехала она на реанимобиле, сирена орёт, тыква мигалками сверкает…»
— Мам, ты опять странно словечки говоришь.
— А я у тебя такая. Терпи.
Пелагея затихла, засопела, прижавшись к боку матери. Милана лежала, слушала, как дышит ребёнок, и впервые подумала:
"Похоже, комы нет. Не игра. Не сон.
Раз я чувствую счастье так остро — значит, я жива."
И если жива — значит, надо устроиться. Поднять баню. Лечить Илью. Сделать общественный туалет. Начать выращивать чеснок, календулу, ромашку. Найти, чёрт побери, способ получить хоть подобие пенициллина. Жить.
— Ну что ж, — прошептала она в темноту, — фельдшер я или где?
И уснула, обняв свою новую жизнь.
Глава 4
ГЛАВА 4
…в которой фельдшер из XXI века открывает первую деревенскую амбулаторию и берётся спасать дружинного Илью
Милана проснулась от того, что ей в нос уткнулась чья-то маленькая, тёплая пятка.
— Так, — прохрипела она, вынимая ступню из собственного лица. — Кажется, я всё-таки нужна этому миру. Как минимум — в качестве подушки.
Пелагея, не открывая глаз, всхлипнула, перевернулась и снова вцепилась в материнский рукав.
— Мамка… ты тут? Не уходи.
— Не уйду, — тихо ответила Милана, уставившись в тёмные балки потолка. — Раз уж меня сюда забросило, будете терпеть.
За окном кто-то уже бодро орал утренние песни — не соловей, а петух, причём с голосом завхоза, привыкшего будить студентов на зарядку. Где-то стучали топорами, лаяла собака, в сенях возилась Домна.
Милана осторожно высвободила руку, села на краю постели и вдохнула.
Запахи.
Раньше утро пахло кофе из автомата, резиной от шин скорой и дешёвой выпечкой из ночной пекарни на углу. Теперь — дымом, печёным хлебом, сырым деревом, сухими травами, которые она вчера сама запихивала в мешочки, и еле уловимой кислинкой — простынь, конечно, они выстырали, но о гладильной доске тут никто не слышал.
Она потерла лицо.
— Так, фельдшер. План на день: устроить
