Мифы Грюндхайма - Денис Нивакшонов

Надежда, острая и болезненная, вонзилась в сердце. Поселение! Кочевники? Рыбаки? Неважно. Люди. Огонь. Вода.

Лыков собрал последние силы и зашагал быстрее, почти побежав, спотыкаясь о кочки и сусликовые норы.

Чем ближе он подходил, тем страннее казалась картина. Сначала решив, что это игра света и усталости. Потом — что это ещё одно проявление временного смещения. Но нет. То, что открылось взору, когда Лыков выбрался на очередной холм, было реальным и оттого ещё более пугающим.

Впереди, в широкой балке, спускавшейся к едва видной в дымке полоске воды он с радостью узнал берег Азовского моря, вернее, устья Кальмиуса. Там раскинулось поселение. Но это было не знакомое ему по картам и рассказам греческое или татарское селение.

Это были низкие, приземистые постройки из неотёсанного камня и дёрна, крытые камышом. Они стояли не в ряд, а хаотично, образуя не улицы, а лабиринт. В центре возвышалось нечто вроде длинного дома, больше похожего на курган, из которого торчали рогатые черепа животных. Вокруг не было ни полей, ни огородов. Лишь голое, вытоптанное пространство.

А главное — тишина. Ни лая собак, ни детских голосов, ни привычного стука топора. Лишь дым из отверстий в крышах да тот самый, всё усиливающийся Шёпот, который теперь явственно шёл оттуда, из этого селения.

Лыков замер, сердце сжалось в ледяной ком. Это было не то место, где он надеялся найти спасение.

Он присмотрелся к людям, которые изредка появлялись между строений. Они были смуглыми, невысокими, одетыми в грубые кожи. Их движения были плавными, почти вязкими, словно они перемещались под водой. Люди не разговаривали друг с другом. Они просто… двигались, выполняя какие-то неясные ритуалы.

И тогда взгляд упал на окраину посёлка. Там, на невысоком холмике, стояли каменные изваяния. Бабы. Но не те, относительно знакомые скифские или половецкие идолы, что Лыков видел на рисунках. У этих были стёрты лица. Совершенно гладкие, без намёка на глаза, нос, рот. И от них исходила та же вибрация, что и от того осколка у Калки. Они пели. Тихо, на грани слуха, издавая тонкий, леденящий душу звон, словно ветер проходил сквозь невидимые трещины в камне.

Это было место Силы. Древнее, чудовищно древнее. Возможно, здесь поклонялись не Тенгри и не Перуну, а чему-то гораздо более старому и страшному. Тому, что спало под землёй. Тому, чьи щупальца лишь ненадолго вырвались на поверхность у Калки.

Лыков понял. Он вышел не просто к людям. Он вышел к хранителям. Или к жертвам. Возможно, к тому и другому одновременно.

Солнце садилось, окрашивая степь в багрянец. Тени удлинялись, сливаясь в одну сплошную фиолетовую пелену. Холод ночи начал подползать к спине.

У него не было выбора. Остаться в степи на ночь означало умереть от холода или стать добычей волков. Идти в это поселение… означало столкнуться с чем-то, что, возможно, было страшнее смерти.

Лыков сделал шаг вперёд. Потом другой. Он шёл к тому месту, где через пять веков возникнет город Мариуполь. Но сейчас здесь было нечто иное. Место, у которого не было человеческого названия. Место на краю реальности.

Шёпот стал громче, приветливым и влекущим. Он звал его домой.

* * *

С каждым шагом к странному поселению воздух становился гуще, тяжелее. Он приобрёл явственный привкус гнили и ионизованной пыли, как перед грозой, которой не суждено было разразиться. Шёпот теперь был не просто звуком — он вибрировал в костях, отзывался тупой болью в заживающих ранах Лыкова, заставлял зубы ныть.

Теперь, с ближайшего холма, он мог разглядеть детали. Поселение было ещё меньше и примитивнее, чем казалось издалека. Полуземлянки, больше похожие на норы, чем на дома, с низкими входами, завешенными шкурами. Кости животных, разбросанные вокруг, были обглоданы дочиста, почти растворившись. Ни огородов, ни загончиков для скота. Эти люди ничего не выращивали и никого не пасли. Они лишь… находились здесь.

И люди… При ближайшем рассмотрении они вызывали у Лыкова не просто тревогу, а глубочайший, инстинктивный биологический ужас.

Их кожа имела странный, землистый, почти серый оттенок, будто они редко видели солнце или их кровь была замешана на пыли. Движения были плавными, но не грациозными, а скорее… сегментированными. Они не шагали, а переставляли ноги с едва уловимой задержкой, словно огромные, медлительные насекомые. Их плечи были слегка сутулыми, голова втянута, что делало шею почти невидимой.

Но самое пугающее — лица. Они не были стёрты, как у каменных баб. Нет. Черты были, но смазанные, расплывчатые, будто над ними поработал не скульптор, а ветер и время. Глаза — широко расставленные, влажные, тёмные, почти без белка, смотрели невидяще, отражая багрянец заката плоскими, как у глубоководных рыб, дисками. Они редко моргали.

Один из мужчин, чинивший у входа нечто вроде силка, повернул голову в сторону Лыкова. Его шея повернулась с едва слышным сухим щелчком, слишком резким для плавности тела. Взгляд скользнул по поручику, не выразив ни удивления, ни страха, ни интереса. Это был взгляд существа, видящего не человека, а погоду, камень, ещё один элемент пейзажа. Затем он так же медленно вернулся к своему занятию.

Лыков почувствовал, как по спине бегут мурашки. Это было страшнее любой враждебности. Это было равнодушие иного порядка.

Он сделал ещё несколько шагов, и нога наткнулась на что-то мягкое. Он посмотрел вниз.

Земля вокруг поселения была усеяна странными образованиями. Они выглядели как большие, полупрозрачные коконы из застывшей слизи, похожей на ту, что видел у Калки. Внутри некоторых угадывались смутные очертания — то ли мелких животных, то ли… частей животных, слипшихся воедино. От коконов исходил тот самый приторный запах тления. Это были не отбросы. Это было что-то иное. Как будто сама земля здесь рождала уродцев и отторгала их.

Из-за угла ближайшей полуземлянки выполз ребёнок. Вернее, нечто, что должно было быть ребёнком. Оно передвигалось на четвереньках, но движения были резкими, порывистыми. Его спина была покрыта странными, похожими на затвердевший воск, наростами. Существо остановилось, подняло голову. Рот был слишком широким, а глаза… глаза были полностью чёрными, бездонными. Существо посмотрело на Лыкова и издало тихий, булькающий звук, словно пытаясь что-то сказать сквозь жидкость.

Из низкого входа тут же появилась женщина с таким же расплывчатым лицом и влажными глазами. Она не бросилась к ребёнку, не закричала. Просто взяла его за руку — её пальцы были длинными, тонкими, с неестественно крупными суставами — и беззвучно увлекла обратно в темноту землянки. Её взгляд, пустой