Симагин - Вячеслав Михайлович Рыбаков
Но уже не теперь.
Все равно, пока — сойдет.
— Как тебе удалось это узнать? Я за четыре месяца не смогла, а ты…
— Наука, Асенька, умеет много гитик.
Ася молчала. Полминуты спустя Симагин услышал, как она начала всхлипывать — сначала робко, едва слышно, потом все громче, потом — навзрыд.
— Гады! Ну какие же гады!! Я с ног сбилась, с ума схожу… поседела вся… — время от времени выдавливала она сквозь рыдания. — А у них — тайны их! Спецвойска!
— Асенька, успокойся, — мягко сказал Симагин в трубке. — Пожалуйста, успокойся. Все уже хорошо. Почти.
Если бы он просто ворковал успокоительно — она плакала бы еще долго. Но аккуратное "почти" задавило истерику в зародыше. Ася сразу насторожилась. Затихла, потом шмыгнула носом, окончательно беря себя в руки.
— Что еще такое? Почему — почти? — мокрым басом спросила она.
— Да, понимаешь, тут каша такая заварилась…
— Не понимаю, Андрей. Какая каша? Что ты… мелешь? — В ее голосе прорвалось раздражение.
Ну разумеется. Неумеха Симагин; в кои-то, дескать, веки пообещал и взялся помочь — и, едва-едва что-то успев, едва обнадежив, опять собирается все испортить и сообщить, что не все слава Богу. Можно было Асю понять.
— Ась, я из автомата звоню, с улицы. Тут особенно не поговоришь. Но вот что я хочу тебе сказать. Тут… заварилась и впрямь одна попутная каша. К тебе со дня на день наверняка придет следователь и будет расспрашивать про меня, про нас, про все. Ты его не бойся. И не думай ничего плохого. Ничего не пытайся скрывать, не думай, что говорить, а что нет. Все, что ты захочешь сказать сама, то и будет правильно. Не пытайся, скажем, прикидывать, повредишь ты Антону или мне тем или иным ответом, или нет. Знай: все в порядке.
— Андрей! — В ее голосе послышалась уже тревога. Настоящая, неподдельная тревога. За него, Симагина?
Да.
На душе стало тепло и нежно, и слезы закипели внутри глаз.
— Андрей, я ничего не понимаю! Какой следователь? При чем тут следователь?! Что с тобой? У тебя очень напряженный голос. Что-то случилось?
— Асенька, — Симагин чуть трансформировал модуляции так, что по голосу казалось — он улыбнулся. — Когда вся эта катавасия придет к благополучному завершению, мы сядем друг напротив друга, заварим крепкий чай, и я тебе долго-долго буду все рассказывать. А сейчас, даже если бы не дефицит монеток, я все равно бы о многом умолчал.
— Почему? — тихо спросила Ася. И после долгой паузы: — Ты мне не доверяешь?
— Мы еще не доросли, — сказал Симагин серьезно. Она помедлила еще мгновение. Тихонько спросила:
— Что ты имеешь в виду?
Он ответил:
— Всё.
— Андрей, — сказала Ася, и он ощутил, как она нервно тискает трубку, как пляшут по пластмассе ее тонкие, от напряжения чуть влажные пальцы. — Надо так тебя понимать… ты думаешь, мы опять будем… вместе?
— Думаю, да.
Зашелестел в микрофоне ее глубокий вздох.
— Наверное, это было бы хорошо, — неуверенно проговорила она.
— Это БУДЕТ хорошо, — ответил Симагин. — Но сейчас, пока — ты запомнила, что я тебе сказал? Будут спрашивать — ничего не скрывай. Будут про меня или про Антона говорить ужасы или гадости — ничему не верь и ничего не бойся.
— Ну что ты туману напускаешь? — плачуще выкрикнула она. — Скажи прямо! Ты ведь крутишь, ты скрываешь что-то, Симагин, ну я же чувствую! Он что, дезертировал, да?
— Как ты могла так подумать, женщина? У тебя ничего святого нет! О горе мне! О горе! О позор моим сединам! Ты что, Тошку не знаешь?
— Да у меня уже просто мозги враскорячку! Лучше бы я и не просила тебя ни о чем!
— Нет, Ася. Было бы не лучше, а хуже. Гораздо хуже, это я могу тебе совершенно точно сказать. Очень хорошо, что ты меня попросила. Низкий поклон передавай при случае этой твоей Александре. Когда разгребем дела, надо будет обязательно с нею повидаться, цветов подарить…
Она помолчала, потом выговорила:
— Ох, Андрюшка… Ты неисправим. Поклянись, что Антон жив.
— Клянусь, — сказал в трубке Симагин. — Так ты поняла меня, Ася?
— Ничего я не поняла. Поняла только, что ты собрался воспользоваться моим беспомощным состоянием и наложить на меня лапу. Неблагородно это, Симагин.
Он засмеялся в телефоне.
— Тогда приезжай уж прямо сегодня, — вдруг сказала она. — Что-то мне… не по себе. А после таких разговоров и совсем страшно стало. Успокоил ты меня, муженек бывший, на славу.
— Ничего не бойся, — повторил Симагин. — А приеду я… завтра или послезавтра. Сегодня уже очень поздно.
— За эти годы у тебя, оказывается, появились совершенно отвратительные хозяйские манеры. Ты что же думаешь, я все это время сидела и ждала, когда ты меня пальчиком поманишь? И впредь намерена?
Симагин опять засмеялся.
— А нет разве? — ответил он. — И кроме того, знаешь, с тем, что у хозяина появляются хозяйские манеры, поделать вряд ли что-нибудь можно.
— Не зазнавайся, Симагин, не зазнавайся!
— Ладно. Я шучу. Балагурю.
— А я думала — всерьез. Уже почти поверила, что ты и впрямь мне хозяин.
И рассмеялись оба.
— А теперь — спокойной ночи, Асенька.
— Спокойной ночи, Андрей. И запомни… Если ты хоть в чем-то… хоть в чем-то сейчас меня обманываешь… это такое скотство! Такое…
— Тут уже кому-то телефон нужен. Спокойной ночи.
Она опять прошелестела по мембране вздохом.
— Ну ладно. Звони.
— Непременно, — сказал Симагин.
Третий день
Бардак он и в Африке бардак, а в Российском Союзе — тем более. Одни ордена получают, другие речи говорят, и только остальные — по неизбывному нашему остаточному принципу — занимаются делом. Носятся, как наскипидаренные, по городу и миру, наживают ранения в перестрелках и геморрои над протоколами, и домой дай-то Бог добираются к ночи, чтобы уж даже не поесть — на работе перекусили бутербродиком каким-нибудь, или так, в первой попавшейся забегаловке на улице, — а только чтобы рухнуть в постель, не имея уже никаких желаний и возможностей. И разумеется, дома обязательно… опять же бардак. Вот вчера, ну стыд и срам, ну с мелочи же начали, и даже не вспомнить, как оно слово за слово цеплялось, а дошли до полного безобразия. В кои-то веки спокойно прилег — и ведь на каких-то полчаса, не больше! — перед окаянным
