Кондитер Ивана Грозного 2 (СИ) - Смолин Павел

Снег потихоньку сходит, до начала сезона совсем немного подождать осталось, ну а пока нужно сочинить для Данилы нормальный пир, в прошлый раз-то амбиции о Пост споткнулись.

Глава 6

Для Данилы Романовича я расстарался. Вечно изображать юродивого аскета можно, но как бы не обиделись на меня за такое. Пришлось тряхнуть его же мошной, заказав набор серебряной посуды, украшенный положенным мне по праву рождения двуглавым «ромейским» орлом. Невелик понт, но в своем ответном на эту просьбу письме Данила горячо мое начинание одобрил («наконец-то вразумил тебя Господь») и подрядил для заказа лучшего из доступных ему мастера. Посуда получилась закачаешься, вполне достойная наследования потомками в качестве фамильной реликвии. Выглядит так, словно уже пару веков она у меня хранится, но «старость» сия — благородная, с коррозией ничего общего не имеющая. И как умудрились? Набор мне прислали полный: от ложечек и вилочек разных размеров до внушительных объемов блюд и изящной подставки под фрукты. Всё как просил.

Обновил я себе и гардероб, заимев полный «парадный» набор в двух видах: уличном и домашне-пиршественном. В самом низу — трусы и майка из дорогущего в силу редкости и иноземного происхождения хлопка. Таких комплектов у меня три, и Гришка стирает их с особой аккуратностью. Я себе не враг, и смирением плоти готов заниматься ровно столько, сколько требуют обстоятельства и возможности. Очень приятно, когда местная одежда не натирает тело, пусть и привычное, а задница, прости-Господи, не потеет.

Далее — рубаха из тонкого льна. Крой необычный: вместо принятого здесь, откровенно мешковатого, рукава напоминают кимоно — не тянут и не мешают плечу. Цвет — лазурный, один из самых «богатых». Воротник-стойка оторочен шелковыми нитями. Можно носить в «строгом»-застегнутом и «неформальном», расстегнутом, виде. Вместо привычных завязок — маленькие пуговицы, они же скрепляют и остальную рубаху.

Портки того же материала и цвета уходят либо в уличные, навороченные и блестящие каменьями валенки, либо в домашние сапожки из мягкой кожи. По лету смогу позволить себе тапочки, а пока холодно. Выше рубахи — кафтан. Не тяжелый, плотной парчи, как привыкли бояре, а темно-вишневого цвета из лучшего из доступных мастеру сукна. Снизу подбит шелком. Крой — новинка! — приталенный, а не тем же «мешком». Не шибко, чтобы косых взглядов вызывать поменьше — а ну как содомит⁈

Рукава не как принято, откидные, а сужающиеся к запястью. Легкая отсылка на подрясник послушника и простое удобство. Серебряные пуговки кафтана выполнены в виде искусно вырезанных львиных голов — еще один «ромейский» символ.

К решительной отправке в небытие мною были приговорены классические боярские «горлатные» шапки. Неудобно, а в моих глазах еще и комично — попросту не смог себя заставить носить этакую прелесть. Шапка у меня окломонгольского, напоминающего шапку Мономаха, но в неопасной для меня мере фасона, выполнена из вишневого цвета бархата и оторочена полоской соболя. Сбоку — серебряная брошка, которая добавляет изящества. Еще у меня есть более теплый вариант — черная соболиная ушанка, но это до следующей зимы носить уже не придется.

Пояс у меня кожаный, с серебряными бляхами, украшен каменьями. Крепятся к нему «планшет», чехольчик с «карандашом», небольшой нож в тонких ножнах и конечно же кожаная сума. Помогают таскать инвентарь внутренние карманы, но по-прежнему почти не пользуюсь — незачем. Все вместе символизирует, что я не воин, а так сказать по экономической части. Считай — наоборот, но не менее полезно: кто-то же должен генерировать добавленную стоимость, которая, приняв форму стали и умеющей ею орудовать плоти обрушится на всех, кто не хочет Руси добра.

Венчает парадный костюм само собой шуба. Здесь выделываться себе дороже — не для понта единого она, а для выживания. Длинная, защищающая от ледяных среднерусских ветров и ноги. Пошита из соболей, и стоит как четыре теплицы. Жаба душит ужасно, но нельзя мне более уважаемых людей в волчьих шкурах встречать, вызывающе не по рангу оно, могут и обидеться, а мне проблемы совсем не нужны. Чай не в колодках ходить приходится, а в теплых и приятных мехах — совру, если скажу, что мне это неприятно.

— Вот теперь перед собою Палеолога вижу, — похвалил мой наряд Данила Романович, когда я встретил его у ворот поместья.

Мог бы и не встречать, но гость званый, желанный, и многое для меня сделал — не сломаюсь же от маленькой демонстрации моего расположения?

Раскланялись, на правах старых приятелей обнялись, и я с улыбкой парировал:

— Ты лучше на поместье смотри, Данила Романович — вот оно, в отличие от меня грешного, великого внимания и оценки строгой требует.

— Посмотрим и поместье, Гелий Далматович, — хохотнул гость, и я провел его в ворота.

Вся «Данилова сотня» у нас не поместятся, поэтому следом прошло два десятка человек — пятнадцать охраны и пятеро слуг. Из транспорта — две телеги, одна гружена добром Данилы, а вторая…

— Подарки тебе от Государя, меня и других уважаемых людей, — проследил мой взгляд боярин. — Особо — от Алексея Александровича, я тебе портрет дочери его в середине февраля присылал.

Ух, портреты современные… В мои времена любой школьник, который пару-тройку лет проходил на профильные кружки при художественной школе, убрал бы почти всех здешних мастеров одной левой и не особо напрягаясь. Ладно, насчет «почти всех» сильно преувеличиваю — элитные отцы доченек «на выданье» платят за портреты огромные деньги лучшим, но фотографическим сходством там и не пахнет. Какое-то впечатление составить можно, но…

— Помню Софию Алексеевну, — кивнул я. — Щеками румяна, бровями черна.

— Так что, можно сватать начинать? — подсуетился Данила.

— Еще подумаю, Данила Романович, — обломал я его. — Сам понимаешь — на всю жизнь себе жену выбираю, дело очень серьезное.

— Да чего там выбирать, хоть любую бери — бабы как бабы, характером кротки, статями пышны, за каждой приданное достойное, — пробурчал боярин. — Шибко тянуть станешь, пойдут слухи нехорошие — мол, совсем тебе бабы русские не любы, а надо тебе магометанку.

— А то и в содомиты запишут, — поддержал я разговор.

— Хуже этого ничего быть не может! — признал Данила. — И вообще — где это видано, чтобы в поместье ни единой бабы не было? Маются мужики, кровь у них без баб дурнеет, а те, кто женатый уже, и вовсе на два дома живут, да деток родных толком не видят.

— Как раз к этому готовимся, — признался я. — Зимой трудно было, пока обжились, пока то да се, а теперича, по теплу, и семьи работников перевозить сподручнее, и в шалашах да под навесами покуда жилье не выстроим нормальное пожить смогут. А вот чего с бабами для других делать — не знаю, в окрестностях девок на выданье не больно-то много.

— А зачем тебе чего-то самому делать? — удивился Данила. — Ты разреши, они живо сами себе баб найдут. Главное к работе пристроить — богато твои работники живут, и сами семейства свои прокормят, да без дела человеку сидеть не пристало.

— Согласен с тобою, о работе в первую очередь думаем, — кивнул я.

— Видно сие, — поверил мне боярин. — За зиму одну лишь этакую слободу отгрохать не каждый сможет.

— Каждый, у кого денег много и могущественный знакомец в Москве есть, — скромно заметил я.

— Не скажи, — продолжил гость меня хвалить. — Иному ни деньги, ни знакомцы не помогут, а лишь в голову ударят гордынею большой, спустит он все на пустяки бренные, по миру и сам пойдет, и людей своих пустит, а то и вовсе играть да пить страшно станет. То, что не таков ты, сразу я видал Гелий Далматович — эвон как ладно у тебя всё, плетень к плетню, домик к домику, и самую реку себе даже на службу поставить умудрился. Многое про тебя на Москве нынче рассказывают, и вижу — не всё врут.

— Чудеса поди обещали? — улыбнулся я.

— Напротив — домишки плохонькие да нужду великую, — хохотнул боярин. — В Греции-то поди поместья другие, и управлять им ты, сам говорил, не учился никогда.